Почти каждый день я вижу на своем е-мэйле очередное сообщение – на русском языке! – на тему "Народ поднимайся за Трампа и Белую Расу!" И авторы их не скрывают своих имен. Как правило, это "экзальтированные старушки" из Нью-Йорка, нашего Twin Cities и других американских городов. Сами они, по недостатку интеллекта и знаний, до такого не додумались бы. Но их хорошо "зарядили". Кто? Многие сотни полезных идиотов в Америке, которые, естественно, получают четкие инструкции из Москвы.
Смысл этих посланий таков: "Нужно до конца октября поднять массы в Америке на Белую Революцию и раздавить черных, антифа и анархистов". Я не преувеличиваю.
Интересно, что всякие "Правые Голоса", "Объединенные избиратели" и прочая протрамповская шелупонь шлют на мой е-мэйл, на английском языке, примерно такие же сообщения, хотя и более осторожные. Кто у кого учится?
В любом случае, оставшиеся до выборов месяцы и недели будут тяжелыми. Каждый день чреват серьезной провокацией. Остается лишь проявлять бдительность и в случае необходимости стоять насмерть. Они не пройдут!
С одной стороны, у многих сбылась мечта «жить в домике в лесу и вести трансляции под трели соловья».
Действительно, в дистанционном обучении выявилось много удобств. Например, не надо тратить деньги, нервы и локти на то, чтобы добраться до места действия. Учитывая, что многие преподаватели живут за городом или даже приезжают из других городов, это большой плюс.
Экономия расходов на маршрутку, проездной и электричку с лихвой покрывает траты на выделенную линию интернета, гарнитуру и даже ежемесячную квитанцию зума.
Для студентов тоже многое оказалось удобным. Так, всегда можно «поставить обучалку на паузу» или пересмотреть лекцию в записи в удобное (и свободное) время. И еще преподаватель может спокойно отойти пообедать тогда, когда хочется, а не по звонку, отбиваясь от вопросов «где взять программу семинара?». А картинки-слайды так и вовсе можно скачать и на досуге просмотреть, как комикс, старательно нарисованный натруженными руками креативно мыслящего профессора.
Некоторые студенты честно признавались — да, я записан на ваш курс, но посмотрю ваши лекции-семинары в записи, «когда доснимете сезон», а то переживать буду, чем же все-таки закончилась последняя битва идеалистов с реалистами.
При этом для многих студентов дистант оказался еще и более удобным форматом «выхода на сцену»: зачитывать в миллиметровую камеру ответ на семинаре или шерить слайды раскрашенной и мигающей презентации, которая «и так сама играет», гораздо спокойнее, нежели выходить к доске и говорить, глядя прямо в эти ледяные сто пар глаз в лекционном амфитеатре с грозно нависающим проектором и холодным микрофоном в руках…
Больше всех у меня на межфакультетском курсе отличились иностранные студенты (особенно китайские, японские и корейские): на каждый семинар они подключались аж за 15 минут до начала с профессионально играющей презентацией чуть не с голливудской анимацией. К моменту начала лекции у меня в онлайн-лобби уже толкались с десяток страждущих знаний (и зачета).
Обычно в «живом» формате семинара — с настоящими столами, стульями и даже электронной доской с дыркой для флешки — эту группу студентов невозможно было выкурить из окопов последних рядов аудитории, надежно защищенных «противопреподскими ежами» из стульев. А тут — «лес рук» и дивизия «терракотовых воинов дистанта» на плацу в полной боевой выкладке на клавиатуре.
Нашим местным «стрельцам» да витязям пришлось несладко — поди докажи коренным жителям сплоченного Самсунгленда, что сегодня твоя очередь выступать на семинаре.
Однако, как выяснилось на второй неделе дистанционно-прикладного обучения без отрыва от штатного расписания, «в пути кормить не обещали».
Во-первых, помимо лекций по расписанию по своей программе регулярно случались экзамены и пересдачи. И тогда надо было каждый день по звонку бежать в специально оборудованную домашнюю «скайп-зону», чтобы сидеть там по 5-6 часов с перерывом на валидол. После такого сидения в гарнитуре и выслушивания сотен ответов по истории начинали болеть спина, глаза и уши. (Не потому, что это уже невозможно было ни слышать, ни видеть, а просто оттого, что это физически неудобно и многие привыкли работать в аудитории стоя).
Во-вторых, выяснилось, что крайне мало кто из обучаемых (то есть «получателей образовательной услуги») и обучающих (видимо, «поставщиков» той же услуги, следуя логике) «заморочился» своевременным приобретением самой обычной…гарнитуры с наушниками и микрофоном. О том, чтобы просто поставить ноутбук или смартфон так, чтобы комиссия и сокурсники видели что-то, кроме образа подбородка и носа (вид снизу), подумали и вовсе единицы. Действительно, ты же «где-то там», по ту сторону экранчика, и какая разница, чего там видят все эти «преподы» и «сокуры».
Итак, дистант подкрался незаметно. Переход на онлайн-обучение у нас случился «по взмаху платка» — пришел приказ, его разослали всем-всем-всем и наутро «перешли в онлайн» всем полком, то есть факультетом. На дому.
Никакую технику преподавателям на дом не доставляли, рабочих пропусков не оформляли, факультет закрыли на амбарный замок (и подступы заросли злым чертополохом, как в сказке про спящую красавицу). Прорываться в замок вида «Университет» в противоковидных доспехах с клановым куар-кодом на груди и «клинком арбидола» наперевес как-то не хотелось (да и не пустил бы никто за пределы околозамкового рва Воробьевых гор). Поэтому пришлось креативить.
Было много юмора — добровольно и не очень.
Многие коллеги записывали лекции дома на фоне веселеньких обоев, всегда киногеничных котиков, кроликов и волнистых попугайчиков, а также детей и родственников, заглядывающих в камеру в самый разгар русско-турецкой войны.
Присутствие котика в эфире значительно поднимало охват, цитируемость и фотографируемость экрана вне зависимости от сложности темы. Верю в то, что и некоторые записи в чате лекции были сделаны именно ими (котиками).
Eпизодическое появление вместо лица выступающего студента или преподавателя пушистого хвоста питомца или «совместно карантинящих» родственников разного калибра с вопросами в стиле «А у тебя прямо лекция, да?», «Я только за зарядкой пройду, ок?», «Где мои носки???» и эпохальным «Ты еще долго ТАМ? А то мне тут по важному делу звонить должны» создавали столь необходимый саспенс, интригу и придавали происходящему неповторимый колорит.
Некоторые участники театра лекционных действий отказывались включать камеру наотрез, ибо «меня выгнали на кухню с моими онлайн-семинарами, а тут кастрюли и недоеденный пирог». Но были и продвинутые пользователи с функцией размытия фона и наложением видов мальдив, альп и прочих кордильер в виде фона для выступлений.
Правда, во время государственных и не очень экзаменов, где надо «показать чистые руки без шпаргалок», все эти кордильеры были под запретом.
Вроде бы все шло хорошо. Зум-совещания запускались по графику, презентации грузились, студенты коннектились. Но мне все равно чего-то не хватало. Например, большого ярусного зала, огромной пятиметровой доски во всю стену, возможности «говорить руками» и считывать реакции зала на голос и слайд, рисовать схему цветными фломастерами и мелками. И вообще «быть в моменте» со своей аудиторией, которая пришла ко мне, на меня, на мои выстраданные картинки презентаций, видео из хроники с известными персонажами и вообще «на мой голос».
Мне не хватало не просто живого общения, о котором уже много написано и выплакано — возможности позвать активного студента «на сцену» и отдать ему или ей зал целиком, без сценария, реквизита и кордебалета. Чтобы он\она могли «взять зал» и попытаться с ним поработать на своем собственном выступлении в стиле ТЕD при полной свободе в рамках университетского устава.
Сложно научить студента выступать в зале на публику, когда скайп-зона ограничена габаритами комнаты, а то и кресла, а аудитория представлена картинками да виснущими каждые полминуты квадратиками телефонных видео с квакающим звуком.
Еще тяжелее, чем «гуманитарщикам», пришлось преподавателям искусств. Кидать батманы у холодильника и тянуть шпагат на подоконнике, конечно, можно и нужно, но не у всех дома есть специально оборудованная балетная студия с высоким потолком, станком и профессиональным покрытием под пуанты, не говоря уж о персональном концертмейстере.
Последним как раз пришлось еще хуже — как, например, преподавателю музыки научить кого-то играть на фортепиано (а также арфе, флейте и барабанной установке), держа кисть, локоть и подбородок правильно, в бесконтактном и бездушном скайпе, даже если рояль удалось заснять целиком?
А вокал? Посмотреть заученный и спетый относительно правильно номер из учебника можно в любом медиа-проигрывателе и даже на ютубе, а вот как этому научить, не имея доступа к живой трепещущей диафрагме?
Просто сказать — спойте упражнение номер 6 на странице 22 и киньте мне в вотсап? Тогда на выходе получим не оперного певца, а ситуацию «Мне в подъезде сосед Баха напел, ужасно не понравилось!»
Как поставить руку скрипачу и выворотность стопы балерине, когда нет никакого доступа ни к этой руке, ни к этой стопе, которые можно и нужно ставить под правильным углом исключительно вручную?
Честный ответ — никак. И никакие стримы, эфиры и записи тут не помогут. А уж о парной и командной работе в любой дисциплине, постановке руки художнику и скульптору, обучении плаванию и чему угодно еще, подразумевающему обязательный жизненно важный физический контакт, и вовсе говорить не приходится.
Знакомые яростно стримят видео с парусника о том, «как правильно ходить по лоции в условиях нереста тунца на Гибралтаре» с крупным планом завязывания морских узлов и перекидывания снастей где-то под Танжером. Но я не рискну взойти на борт к тем, кто учился управлять корабликом по телефону. Другие знакомые не менее вдохновенно рассказывают и показывают, как брать преграду орловским рысаком в огромном манеже пустого конно-спортивного комплекса — и их смотрят сотни людей. Это прекрасно и эстетически радует, но вот как потом доказать совершенно реальному, бьющему копытом коню в манеже, что ты-таки умеешь правильно работать шенкелями и посылать его в рысь без учета онлайн-голосования?
Онлайн-то стерпит, а вот насчет коня гарантий нет.
А еще выяснилось, что дистант бездушен и беспощаден. Это, конечно, безумно удобно преподавателям и администраторам при сдаче работ по графику: не загрузил файл с сочинением, видео пируэтов на парковке или не натыкал тест по экономике — все, ваше время истекло, портал закрыт. Экран медленно гаснет: «Вы слабое звено, прощайте». Компьютерную программу не уговорить, не умаслить и не разжалобить «а я не знал\не понял\не успел», «у меня кабель во дворе сосед перерубил лопатой» и «бабушка уронила кастрюлю на ноутбук и я остался без супа и ноута». Есть время прохождения теста, скорость ответа, время отправки дипломной работы — итога работы многих лет учебы — на кафедральный мейл или портал.
Но тут совершенно не учитывается фактор Человека. Действительно, никто не застрахован от того, что сосед с десятого этажа решил бурить нефтяную скважину через ваш потолок именно тогда, когда ты записываешь видео своего экзаменационного исполнения партии Ленского. Невозможно договориться (ну или хотя бы догнать) коммунальщиков с остро наточенной лопатой, перерубающих заветный проводок при проведении внезапных раскопок в поисках мозаичных полов дохристианской эпохи в садовом товариществе твоей карантинной дачи именно в момент твоего ответа на экзамене. (Случай реален — шум трактора и крики соседей, пытавшихся держать оборону, было слышно даже мне в наушники в другом городе).
Одна абитуриентка из-за сильных помех в эфире через много тысяч километров просто не смогла расслышать, спрашивают ли ее про Европейскую или же Евразийскую интеграцию, и в итоге пролетела с поступлением в университет в этом году. Обидно? Очень!
Так нужен ли дистант как форма обучения студентов и просто взрослых, которые решили получить первое или второе высшее образование, кандидатскую степень или повысить квалификацию для себя? Конечно, нужен. Но для большинства это подходит только как дополнительный формат и строго по желанию (и возможностям) как учеников, так и учителей.
И техника тут ни при чем. Просто образование — включая высшее — это не про прочитать сто книжек за 5-6 лет учебы, а про нечто другое. Это и про умение выдерживать стресс и работать со своими страхами выступления перед живой аудиторией. И про тайм-менеджмент. И про навык общения с преподавателями, сокурсниками и администрацией. И про «держать пальцы» за сдающего друга за стеной экзаменационной аудитории. И про умение организовать себе логистику — вовремя приехать и уехать. Да и просто про «быть в команде» и видеть по глазам. Общаться живьем, со всей своей уникальной невербаликой, которую не заменить тестом, видео и набором фильтров.
А еще дистант четко поделил всех действующих лиц высшего образования на «взрослых» и не очень. «Взрослые» и ответственные легко и быстро выстроили себе процесс обучения — от покупки гарнитуры, чтобы их было нормально слышно на семинаре и экзамене и не надо было постоянно кричать, нависая над ноутбуком и периодически прикладывая к нему ухо, дабы расслышать вопрос, до организации графика сдачи глав диплома научному руководителю без пинка из учебной части «сдай диплом или проиграешь».
Оказалось, что, как в бизнес-корпорациях, сотрудники с большим опытом работы и более высоким уровнем персональной мотивации легче адаптировались к процессу обучения других и вовлечения себя в этот процесс. Это те «мотивированные взрослые», которые сдавали дипломную работу не после звонка из деканата с уточнением номера приписного свидетельства, а аж в апреле — за месяц до официального срока.
Эти же «морально взрослые» студенты (которым от 16 до 23 лет) активно готовились ко всем семинарам и присутствовали живьем, активно задавая вопросы.
Иными словами, выяснилось, что онлайн-формат очень хорош для тех, кто привык не только учить и учиться, но и просто достаточно взрослый для того, чтобы самостоятельно организовать собственный график работы и, что самое важное, придерживаться его целый семестр.
Онлайн-формат высшего образования (и любого дополнительного) не подошел тем, кто либо «не привык учиться», либо еще недостаточно опытный и взрослый, чтобы организовать себе собственный график и не лениться его строго соблюдать.
Этим слушателям в бизнес-иерархии было бы комфортнее иметь так называемую «внешнюю мотивацию», исходящую от наставника, начальника или кого-либо еще, кто постоянно бы направлял, наставлял, вразумлял. А иногда просто вовремя заставлял идти и что-то учить или готовить.
Так что же получается? Можно ли научиться здорово рассказывать лекцию, склеивая виртуальную стенгазету из слайдов и закидывая «презу» в онлайн-хранилище? Возможно ли провести удачный опыт в химической лаборатории, когда у тебя в пробирке вместо реактива – креатив?
К чему же в итоге можно прийти при таком, казалось бы, черно-белом выборе. Нужен ли дистант как формат обучения после выхода из карантина целого отработанного семестра нерабочих дней?
Как дополнительный и внеклассный формат для отработки знаний и бесконтактных навыков, полученных в «нормальном» живом и контактном обучении дистант бесценен и безграничен. Но строго добровольно.
Нужен ли дистант как полноценный заменитель любой формы очного обучения по всем дисциплинам высшего образования? Нет, не думаю.
Подходит ли этот формат ответственным взрослым, принявшим взвешенное решение о необходимости прохождения выбранного онлайн-курса? Вполне.
Фрагмент книги «Экономика добра и зла», впервые переведенной на русский
Meduza
15:43, 20 августа 2016
РЕКЛАМА НА МЕДУЗЕ
Лукас Кранах Старший, «Адам и ева», 1526 год
В сентябре в московском издательстве Ad Marginem выйдет книга чешского экономиста Томаша Седлачека «Экономика добра и зла. В поисках смысла экономики от Гильгамеша до УоллСтрит» (2009), которая принесла автору всемирную известность. Седлачек — в прошлом экономический советник Вацлава Гавела, сейчас — ведущий макроэкономист Чехословацкого торгового банка. В этой книге, ставшей бестселлером и переведенной на 11 языков, Томаш Седлачек исследует то, как менялись представления человека о мире с экономической точки зрения. Автор обращается к древнейшим культурам и источникам, чтобы рассказать, какие убеждения и этические ценности лежат в основе современной экономики. С разрешения издательства «Медуза» публикует фрагмент восьмой главы книги.
Потребность потреб (ления)ности
История желаний
Всякий раз, когда открывается ящик Пандоры, случается беда. Но о чем, если говорить по существу, в этой истории шла речь и что, собственно, в том ящике было? В данной главе мы постараемся проследить самые истоки человеческих желаний, или, говоря экономическим языком, момент зарождения спроса, или абиотических потребностей, как их метко назвал Йозеф Шмайс. Именно в этой точке возникает выгода (польза), получаемая нами от не принадлежащих нам благ, в которых нет (жизненной) необходимости. Если сегодня мы часто говорим, что нам «нужно ненужное» (будь то вещь или услуга), то следовало бы изучить вопрос, как долго историю человечества сопровождает эта часто возникающая в разных повествованиях и эпохах мысль. Учитывая, что экономика уделяет много внимания концепции удовлетворения спроса (желаний), будет правильным посвятить данной теме некоторое количество строк.
В греческой мифологии Пандора была первой женщиной (своего рода двойником ветхозаветной Евы), но она (в отличие от Евы, созданной Богом, чтобы быть «соответственным помощником» Адама), пришла в мир, чтобы отомстить людям от имени богов. Она носила с собой ящик (сосуд), где хранились всевозможные беды, до того на земле не существовавшие. После того как она из любопытства его открыла, в мир пришли зло, болезни и (что нас в данном случае интересует особо) проклятие труда. Работа, бывшая прежде занятием для человека приятным и любимым, теперь становится утомительной и даже непосильной. Пандора ужаснулась проклятиям и быстро закрыла сосуд, но было уже поздно.
Проклятие богов: угрожающий спрос
О чем-то подобном мы можем прочитать и в истории Евы и Адама. (Как видите, мы написали имя первого человека на втором месте. Адам во всем повествовании о райском саде играет такую пассивную роль, что у людей появилась тенденция отодвигать его на второй план.) После короткой, но интенсивной словесной перепалки с животным — змеем (от которой, кстати, Адам полностью самоустранился) Ева, возможно тоже из любопытства, попробовала запретный плод, и следствием явилось изгнание из Рая и приход в этот мир зла. Интересно, что Адаму Бог посвятил expresis verbis единственное проклятие, а именно проклятие труда: »…Проклята земля за тебя; со скорбью будешь питаться от нее во все дни жизни твоей; …в поте лица твоего будешь есть хлеб».
Из вышесказанного мы можем сделать несколько заслуживающих внимания выводов. Во-первых, люди в своих повествованиях вспоминают время, когда работа была занятием приятным. Человек должен был трудиться и в райском саду: Бог поместил туда Адама, чтобы он мог «возделывать его и хранить его». Таким образом, для первых культур райское бытие означало не безделье, а состояние, при котором целесообразная, сознательная деятельность приятна.
Во-вторых, в обеих историях именно желание, любопытство, а по существу, чрезмерный спрос и ненасытность или, если угодно, неадекватность принесли на землю зло. В Раю Ева и Адам не испытывали недостатка в еде, ведь там «всякое дерево, приятное на вид и хорошее для пищи», и все-таки им этого было мало. Что же заставило первых людей вести себя так нескромно? Чего им не хватало в их райской жизни? Похожая ситуация произошла и с Пандорой. Эти истории нам намекают: даже если бы мы жили в раю и все имели, нам этого было бы недостаточно и нас бы постоянно тянуло (что абсолютно излишне) открыть «тринадцатую комнату» (Аллюзия на знаменитую таинственную и редко открываемую для посетителей 13-ю комнату на четвертом этаже жилой части чешского замка Карлштейн. — прим. перев.). Обратите также внимание, что Ева как часть человечества и мать всего живого была проклята как раз желанием (мужчины), которое никогда не будет удовлетворено и с которым ей не совладать. Наоборот, желание будет владеть ею.
Подобный мотив часто появляется и в современной поп-культуре (ее легко можно считать новой мифологией). В конце первой части фильма «Матрица» агент Смит говорит Морфеусу: «Вы знаете, что в первой Матрице человеческий мир был сделан совершенным. Там никто бы не страдал, и все были счастливы. Но люди не приняли эту программу, и первый урожай был потерян». И далее он продолжает свои спекуляции о причинах такой аномалии: «Некоторые полагали, что все дело в недостатках языка программирования, которым описывался ваш совершенный мир. Но я считаю, что просто вы, люди, такие существа, которые способны ощущать реальность только страдая и мучаясь». Аналогичный урок из истории Эдемского cада извлекает и Тодд С. Лоури: «Когда Адам и Ева съели запретный плод с древа познания и потребовали себе право выбора, они были изгнаны из мира изобилия в мир нищеты и недостатка, должны были есть хлеб в поте лица. Из всей этой истории мы должны усвоить, что в этом мире знание и использование права выбора, естественным образом или по Божьей воле, приговаривают нас к тому, что нужда становится нашим бременем».
В-третьих, месть Бога совершалась не напрямую: Создатель позволил людям самим привести себя к несчастью. Так произошло с запретным древом познания в райском саду и с запретным плодом в виде ящика Пандоры. Никто не заставлял есть яблоко или открывать таинственный ящик; о разумно обоснованном спросе речи тоже не идет, так как люди ни в чем не нуждались и жили в блаженстве. Влечение и любопытство — сестры. И запретное дерево «приятно для глаз» — как реклама, привлекательная и часто апеллирующая к нашему иррациональному (хотелось бы сказать — животному) восприятию. Так или иначе, змей (животное) пробудил в Еве неведомое ей желание, причем желание того, что прежде ей совершенно было не нужно. Слова «пробудить желание» здесь наиболее точны, так как обозначают нечто имеющееся в нас, но до сих пор дремавшее. Змей желание Евы не сотворил, а расшевелил.
Даже сегодня мы часто сталкиваемся со средневековой идеей, что первородный грех в райском саду имел характер сексуального позыва. Однако убедительная аргументация в пользу такого понимания отсутствует. Я бы предложил посмотреть на эту историю под другим углом: гораздо вероятнее, что уже первое ослушание Божьего запрета имело потребительский характер. В конце концов, Адам и Ева в повествовании об Эдемском саде плод, в буквальном смысле слова, употребили: »…И взяла плодов его и ела; и дала также мужу своему, и он ел».
В этом контексте стоит напомнить следующее замечание историка Нормана Дэвиса: «Смит вступил в область экономики, когда задался вопросом приложения такого человеческого чувства, как алчность, а также тем, как частный интерес может послужить общему благу». Дэвис, таким образом, весьма проницательно указал на причину, приведшую Смита к написанию исследования об источнике богатства народов. Алчность, по мнению британского историка, не только способствовала рождению теоретической экономики, но вместе с понятием о первородном грехе стояла у колыбели нашей цивилизации.
Экономика желаний: как избавиться от достаточности
История зарождения спроса уходит еще дальше в глубь времен, ее можно проследить не только в еврейской и греческой, но и в шумерской культуре. Как мы видели в «Эпосе о Гильгамеше», Энкиду, подобно Пандоре, изначально был послан богами нам в наказание. Но в конце концов он становится Гильгамешу другом на всю жизнь, так же, как Ева стала подругой Адаму. Первоначально Энкиду живет в лесу, как зверь. И именно женщина, храмовая проститутка Шамхат, привела его в город, чем символически сделала из него человека. На эту трансформацию из одного состояния в другое мы можем взглянуть с двух сторон, в конечном счете дополняющих друг друга.
Первый возможный вариант прочтения этой истории заключается в том, что продажная женщина была в определенной степени причиной падения Энкиду. Пока он ее не познал, Энкиду был всем доволен, не имел никаких желаний, только базовые потребности — в пище, в тепле, в безопасности. Он мог их удовлетворить, как зверь, самостоятельно, без цивилизации или сложной специализации. Но вот пришла Шамхат и показала ему, к чему надо стремиться. В фильме «Киногид извращенца: идеология» Славой Жижек говорит, что люди нуждаются в том, чтобы им показывали, чего они должны желать (так, как это сделал змей в истории о райском саде). Что касается нужд абиотических, то без некой суперструктуры или завуалированной идеологии мы не знаем, чего хотеть (с этой точки зрения реклама нашему обществу необходима, так как она показывает нам наши, хотя и не всегда естественные, потребности). Пока Энкиду жил как зверь, он был всем доволен, удовлетворял исключительно биотические желания, имел все (на самом деле не очень много), в чем нуждался. Как пишет экономист классической школы Альфред Маршалл, «у первобытного человека фактически было не намного больше потребностей, чем у животного, но каждая последующая ступень в его развитии расширяла их круг и одновременно увеличивала разнообразие способов их удовлетворения».
Таким образом, мы являемся свидетелями возникновения стремления обрести что-либо, зарождения неудовлетворенности от отсутствия чего-либо (то есть желания получить то, чего у нас нет и что, в сущности, не нужно). Шамхат отучила Энкиду от звериной жизни и лишила его естественной среды обитания. Она привела его туда, где живут люди, — в город.
Если взглянуть на эту историю по-другому, то Шамхат явилась для Энкиду спасителем. Женщина ему показала, чего желать. Сделала ему великое преподношение — дар неудовлетворенности. Именно это чувство по сей день гонит человечество все дальше и дальше; мы его оседлали; еще и сегодня оно продолжает оставаться двигателем прогресса, развития и роста ВВП. Женщина была носителем культуры (то же самое в определенном смысле можно сказать и о Еве). Она привела Энкиду в город, цивилизовала его и научила пить пиво. Для него Шамхат олицетворяла прогресс.
Читая эти истории, мы, вероятно, становимся свидетелями первого пробуждения желания, спроса. Похоже, что неудовлетворенность, постоянное стремление к большему и лучшему есть явление естественное, лежащее в самом сердце нашей цивилизации, человеческого бытия (и древние народы это очень хорошо осознавали). Фрэнк Найт, возможно самый известный чикагский экономист прошлого поколения, когда-то отметил: «По самой своей природе человек неудовлетворен тем больше, чем ему лучше». Джордж Стиглер, ученик Найта, вторит ему: «Основное, чего желает разумный человек, это не удовлетворения своих желаний, а новых и лучших желаний».
Томаш Седлачек
Фото: WU Vienna / Flickr
Ради (опасного) стремления иметь все больше и больше мы пожертвовали получаемым от работы удовольствием. Мы хотим чересчур много — значит, и работать вынуждены сверх всякой меры. Мы самая богатая цивилизация из когда-либо существовавших, но от слова «хватит» или от чувства удовлетворенности мы дальше, чем в какой-либо период «примитивного» прошлого. А теперь одним предложением: если бы нам не был нужен бесконечный рост ВВП и производительности любой ценой, мы не должны были бы постоянно работать «в поте лица». Кто оседлал неудовлетворенность, в обмен получает мощный мотор прогресса, но вместе с тем теряет право жаловаться, что его что-то не устраивает. А не устраивать может многое, если приводом в механизме служит неудовлетворенность. Если бы мы довольствовались тем, что имеем, экономический рост и развитие общества прекратились бы в привычном для нас понимании. Значит, у нас есть выбор: либо развитие и рост, либо удовлетворенность. Но рост не может достаться даром.
Мальтус: второе рождение. Потребление как наркотик
Преподобный Томас Мальтус, экономист, живший на рубеже восемнадцатого и девятнадцатого столетий, никогда не терял надежду, что идеалы прогресса Великой французской революции обеспечат Европе больше процветания и меньше угнетения. Многие из его тезисов были поставлены под сомнение, но и по сей день Мальтус известен как первый, кто дал самые мрачные демографические прогнозы. Он был убежден, что случающиеся голод и эпидемии — явления естественные, так как «провидение справедливо наказывает людей… посылая им бедствия, неизбежно сопровождающие порок и различные страдания, вызываемые болезнями и преждевременной смертью». Если бы не это, то, по концепции Мальтуса, рост производства сельскохозяйственной продукции на планете не успевал бы за ростом числа жителей; популяция (а с ней и спрос всего человечества) имеет тенденцию расти в геометрической прогрессии, в то время как (сельскохозяйственные) ресурсы ограничены.
Благодаря развитию аграрных технологий, удобрениям и пестицидам опасения Мальтуса не подтвердились: люди могут производить достаточно пищи, проблема лишь в ее распределении или во внедрении новых технологий. Позже появился неомальтузианский аргумент, согласно которому увеличение плодородия почвы и повышение производительности труда также должны иметь свои ограничения. Но и этот вариант мальтузианской катастрофы не реализовался. Однако с определенной, более глубокой точки зрения Мальтус все-таки был совершенно прав: наши потребности растут быстрее, чем возможности их удовлетворения.
Когда-то мы думали, что чем больше мы будем иметь, тем меньше нам будет нужно и тем меньше мы будем хотеть чего-нибудь еще. Но вышла ошибка, и в действительности все происходит, скорее, наоборот: наши потребности растут пропорционально тому, что у нас уже есть. Удовлетворение одного желания лишь возбуждает новое, поэтому мы никогда не будем сыты. Динамика увеличения количества того, что мы имеем, никогда не догонит рост (нового) спроса. Но, как отмечает сам Мальтус, именно новый интерес к приобретению гонит нас вперед. Вот что 150 лет спустя напишет об этом американский экономист Дон Патинкин: «Как нам показывает история, западное общество создает новый спрос с той же скоростью (если не быстрее!), что и способы его удовлетворения». Иначе говоря, желание не будет удовлетворено никогда. Славой Жижек в данном контексте добавляет: «Raison d»être желания заключается не в том, чтобы реализовать свою цель, достигнуть полного удовлетворения, а в том, чтобы воспроизвести себя как желание». В конце концов, пару тысяч лет назад это заметил даже автор библейской Книги Екклесиаста: »…Не насытится око зрением, не наполнится ухо слушанием».
И как же с сегодняшней точки зрения ошибался Альфред Маршалл в своей доброй вере, когда писал: «Потребностям и желаниям человека несть числа, виды их очень разнообразны, но возможности их удовлетворения обычно ограничены». Про потребности, возможно, сказано верно, однако что касается запросов и желаний, то возможностей их удовлетворить — масса. И чем больше их удовлетворено, тем мы еще больше хотим, тем больше у нас неудовлетворенных желаний. Если мы нуждаемся во все более высоком уровне потребления и должны, подобно наркоману, постоянно увеличивать дозу, то не напоминает ли потребление наркотик? Если мы испытываем депрессию от стагнации ВВП, то есть от нулевого или низкого роста, то не стали ли мы к нему привязаны, зависимы от него?
Интересное определение привязанности в своей книге предлагает Кларисса Пинкола Эстес: «Привязанность — это то, что заставляет жизнь «выглядеть» лучше и в то же время опустошает ее». Салман Рушди в романе «Ярость» развивает (аристотелевские) размышления о том, что любой грех, по существу, заключается в неадекватности, или, по-другому, в недостаточности: нам требуются вещи, на которые мы не имеем права.
