B день открытия первого Макдональдса (31 января 1990 года) за день работники ресторана обслужили более 30.000 человек.

B день открытия первого Макдональдса  (31 января 1990 года)  за день работники ресторана обслужили более 30.000 человек.

Очередь за уважением

Максим Мирович: Советская очередь в "бездуховный" Макдональдс

update: 09-02-2020 (18:23)

http://www.kasparov.ru/material.php?id=5E401D09B8AF0

Так, друзья — со всеми недавними событиями я тут пропустил одну важную веху совковой истории — 31 января 1990 года, 30 лет назад выстроилась гигантская очередь в самый первый Макдональдс, открывшийся в СССР, и для открытия которого компания получала разрешение у Коммунистической партии. Это действительно важная историческая веха, которая наглядно демонстрирует разницу систем — никто бы не стоял в очереди в грязную советскую столовку №3 (если бы та вдруг вздумала открыться в Нью-Йорке), но зато тысячи человек хотели попасть в "капиталистический" Макдональдс.

В общем, в день открытия первого Макдональдса возле него собралась гигантская очередь — за день работники ресторана обслужили более 30.000 человек. Советские граждане приходили просто посмотреть на "западные чудеса" — настолько непохож был Макдональдс на унылый и серый советский фастфуд — с его чесночными котлетами из хлеба, жирными подносами и шаткими столами, вечно залитыми чем-то липким и с тётей Машей, которая с криком "подвинься дай подмою!" проводила шваброй по вашим ботинкам. И я считаю, что именно Макдональдс сделал очень много для того, что СССР в итоге развалился.

Итак, в сегодняшнем посте — рассказ о том, как открылся первый в СССР Макдональдс. Пишите в комментариях ваше мнение, ну и в друзья добавляться не забывайте)

Портрет Макдональдса на фоне эпохи

Для начала давайте вспомним то время, в котором открывался первый Макдональдс. В начале 1990 года ещё существовал самый настоящий СССР — да, уже вовсю шла Перестройка, в ограниченном виде был разрешен частный бизнес и кооперативы — но в то же время Компартия ещё рулила страной, создавая множество ограничений и препонов и продолжая топить свою "плановую экономику".

Советский фастфуд находился в ужасном состоянии — как и всё планово-принудительное, он работал в условиях отсутствия конкуренции, по принципу "зачем сервировать стол, и так сожрут", плюс был полон воровства и хамства — сотрудники общепита, не стесняясь, воровали продукты, а затем хамили посетителям в стиле — "гражданин, что значит в котлете много хлеба? Это такой ГОСТ, сейчас у всех так! Вам что, больше всех надо? Берите или уходите! Ишь ты деловой какой!".

В столовых и кафе, как правило, были вечно липкие и грязные столы, а в холодное время года — по полу была развазюкана грязь с обуви трудящихся. Нередко прямо во время вашего обеда из подсобки выходила какая-нибудь баба Нюра в синем халате, наматывала на огромную швабру серую холщовую тряпку, с громким стуком бухала швабру на пол, затем с азартом бывалого хоккеиста и криком "дай подмою!" запускала швабру вам под ноги, после чего плюхала тряпку в жестяное ведро с кривой красной надписью "Инв.643-14".

Ещё немаловажная деталь советского общепита и вообще советской жизни в целом — это какая-то всеобщая серость, причём не в фигуральном, а в буквальном смысле этого слова. Все советские вывески, интерьеры, все одежные ткани, вся полиграфия были какими-то тусклыми и блёклыми — словно бы выцветшими или застиранными. Цветов было вроде бы и много — но все они находились в какой-то серо-буро-малиновой части спектра, и для стороннего наблюдателя выглядели как "пятьдесят оттенков серого".

В общем, именно в такой обстановки и открывался первый Макдональдс — его яркая красно-желто-белая вывеска смотрелась как что-то иноплатеное, плюс советских граждан подогревали рассказы о каких-то необычайных продуктах и обслуживании — и в итоге накануне дня открытия ресторана у его дверей стала расти гигантская очередь.

Очередь за уважением

Очередь стала расти  в ночь с 30 на 31 января на Пушкинской площади в Москве, именно там открылся первый в СССР Макдональдс — он находился в помещении бывшего кафе "Лира". В помещении несколько месяцев шел ремонт, подогревая интерес граждан к Макдональдсу — стройка была огорожена плотным забором, над которым стоял яркий красочный билборд "Будущее местоположение первого в Москве предприятия быстрого обслуживания "Макдоналдс" (в России это слово вошло в русский язык без мягкого знака, а в Беларуси — с мягким). Позже забор был снят, а стеклянные витрины будущего ресторана изнутри заклеили плотной бумагой — что ещё больше подогревало интерес граждан.

Ранним утром 31 января у дверей Макдональдса собралась очередь из 5000 человек. Что самое интересное — первым в ней стоял какой-то американец, который основательно подготовился к стоянию в очереди — тепло одевшись и захватив с собой термос и бутербоды) Ещё в очереди было множество студентов, которые убегали с пар просто для того, чтобы попасть в Макдональдс, который в то время воспринимался как образец "красивой западной жизни".

А вот что сейчас вспоминают те, кто стоял в то время в очереди, я оставлю эти голоса эпохи без комментариев:
 

В Москве не было нормальных кафе вообще в конце 80-х. Прекрасно помню как в Питере Невский был усеян ими хоть как-то, а в Москве надо было часами ходить, что бы найти какую-нибудь вонючую пельменную или кафетерий. Помню как зашел в Мак в 1990-м и увидел, что моют пол сразу, за тобой — каждые 5 минут. Это было очень необычно. Сейчас об этом вспоминать не принято, ибо это стандарт. Так что тут главное не забывать на каком фоне это происходило.

 

Мы для первого посещения сего заведения отправили "гонца", чтобы занял очередь, часа через три он позвонил, сказал, что можно ехать. Приехали на такси из Сокольников, ещё час, наверное, стояли, дети замёрзли, была зима. Денег проели рублей 100 с лишним, это было дорого. Приехали домой голодные, нажарили катрошечки, оттянулись.

 

В то время, то есть, зимой 1990-го, на фоне всеобщей серости это была желанная дверь в мир грёз, и реальная возможность попробовать его на вкус. Это сейчас может казаться смешно и нелепо, а в ТО время... Вы ещё не знаете про очередь желающих посетить выставку "Mercedes-Benz" в Сокольниках в марте 1973-го! Посетить и просто ПОСМОТРЕТЬ!!! А здесь — попробовать на вкус... Такие времена!

 

Такие же сумасшедшие очереди были в Пингвинчик за мороженным в рожках. И в Мак тоже стояли, помню. Тогда это было все в диковинку. Кто не жил тогда, не поймет.

 

Люди стояли в этой дикой очереди не для того чтобы поесть этих гамбургеров (слава богу, в те времена домохозяйки еще готовили, и даже свои котлеты), а чтобы в демократичной, красивой обстановке, с вежливым, симпатичным персоналом почувствовать себя как "те" — заграничные. Стояли в очередь за УВАЖЕНИЕМ.

Позже, когда очередь стала совсем гигантской, милиция установила металлические загородки (вроде тех, которыми разделяют толпу на стадионах), а всю прессу и съемочные группы посадила в большой грузовик с откидными бортами.

Что увидели и попробовали советские граждане

Те, кто попал внутрь — увидели чистый и красивый интерьер и сервис без хамских советских тёток — что в позднем СССР было само по себе уже в диковинку. Да, интерьер Макдональдса тогдашних лет выглядит по современным меркам несколько наивно и уже устарел — но в сравнении с СССР тех лет это был просто космос.

Во-первых, в заведении был чистый пол, который протирал специально обученный персонал без помехи для посетителей. Во-вторых — в Макдональдсе были чистые столы — что было чем-то нереальным для советского фастфуда с его вечно липкими и жирными столами, иногда покрытыми драной и такой же липкой и вонючей клеёнкой. В третьих — поражало обслуживание. Все кассиры улыбались вам, мелкие просьбы вроде ещё одной салфетки или вилки тут же беспрекословно исполнялись с той же милой улыбкой — никто не орал "вас много, а я одна", "мне что, разорваться?" и "бери пока дают, интеллигент вшивый!". Уже само по себе для позднего совка это было чем-то космическим.

В четвёртых — поражало качество и состояние туалета. В туалете были установлены автоматы по выдаче бесплатного жидкого мыла, автоматические сушилки для рук с сенсорами, всё было идеально чисто и отлично освещено, в рукомойниках была горячая вода, а в кабинках — рулоны бумаги. По сравнению с советскими толканами уборная Макдональдса напоминала космический корабль — кстати, не советский, так как у Гагарина на борту туалетной бумаги не было — её в СССР начали производить только в 1968 году.

Несколько слов о меню. Для простых советских граждан Макдональдс тех лет был достаточно дорогим удовольствием: "Биг Мак" стоил 3 руб. и 75 коп., "Филе-о-фиш" — 4 руб. 20 коп., гамбургер — 1 руб. 65 коп., молочный коктейль стоил 90 коп., обычные поллитровые напитки, вроде "Спрайта" или "Кока-колы" стоили по 70 коп. за стакан. Для СССР это было довольно дорого (обед в советской столовой стоил около рубля), что ещё раз подтверждает реальную стоимость советских денег, которую я разбирал вот в этом посте.

В общем, для СССР и сам сервис, и меню — было чем-то невероятным, интересным и очень необычным.

Сказки о бездуховности. Вместо эпилога

В качестве эпилога хочется сказать вот о чём. Долгие годы коммунистическое правительство кормило людей сказками о каком-то там "загнивающем Западе", о том что трудящиеся там голодают, о том что народ там вот-вот поднимет революцию... Всё это привело только лишь к тому, что примерно в начале восьмидесятых годов народ уже перестал верить этим россказням — так как это именно СССР жил всё хуже и хуже, а Загнивающий — всё лучше и лучше.

В конце восьмидесятых годов все советские россказни о тоннах чугуна, невероятных надоях и огромной космической отстежной за***е для сгорания в верхних слоях атмосферы (уникальной разработке СССР) не вызывали у граждан уже ничего, кроме раздражения — так как они видели вокруг только серость, грязь, безысходность и бедность. Очередь в Макдональдс поставила крест на всех россказнях советских идеологов — люди стояли в очередь просто для того, чтобы хоть глазочком взглянуть на то, "как там у них" — и на примере нормального сервиса увидели, как живут люди в развитых странах. Отчасти именно Макдональдс и добил совок — так как люди видели всё воочию имели  возможность сравнивать. И это при том, что Макдональдс — это в общем-то рядовое недорогое кафе с дешевой едой — но даже этот уровень казался в СССР чем-то космическим.

Сейчас снова начинаются рассказы о "бездуховном Западе" и "загнивающей Гейропе" — и может случиться так, что через каких-нибудь 30 лет какой-нибудь западной компании снова придется открывать в Москве кафе лишь для того, чтобы люди могли  просто посмотреть на то, как можно жить без этой вечной идеологической накачки, тоски и серости...

Впрочем, это уже совсем другая история.

Напишите в комментариях, что вы думаете по этому поводу.

Александр Зайцев

Я глянул на эту очередь и решил не стоять, а там был какойто дикий восторг, КаргоКульт, теперь типа и мы стали Западом.. Пацаны занимали очередь, а потом продавали свое место и бежали в конец занимать опять. "Масква как много в этом звуке для сердца русского слилось", тогда ж появились автомойки во дворах, с шлангом из окна . Русский бизнес он совершенно бессмысленный и безпощадный. Короче можно было с умилением это вспомнить, если бы не видели чем это все закончилось..

Отметка "Нравится" · Ответить · 11 мин.

Певзнер Михаил

Я с женой в 91г. за пару месяцев до отъезда были в Москве и проходя мимо Макдональдса решили посмотреть с чем его едят.Стали в очередь,не меньшую,чем на фото и простояли минут 40,а очередь совсем не продвинулась( хорошо,что было лето).Жена сказала,хватит стоять,надоело,в Израиле попробуем.

Отметка "Нравится" · Ответить · 19 мин.

Мамихан Шамилев

Максим хорошо пишет, а насчет,что не было длинных очередей немного ошибается.
В советское время, на поборежья Черного моря, в столовые, можно сказать, также атаковали с утра и до ночи отдыхаюшие. Помню, где-то 1987, в поселке Лазеровское, - хотя мое либомое место было ресторан с монгольским названием "Курень", в диком лесном массиве, шипящим ручейком бегущим по камешкам..И так попав обычный советский отдыхаюший в столовую и если еще досталась эта котлета, в которая кроме хлеба возможно и еще есть какой-то процент третьесорного мясо, которое свою очередь помыто слабо разбавленной маргинцовкой воде, чтобы сбит запах, и немного гарнира,то советский отдыхающий был доволен не только политикой парти и правительства и самим собой что родился именно в есесер.
Однажды одна отдыхающая возмутилась сервисом и можно сказать на нее и все налетели))

Competitive video gaming or electronic sports

Competitive video gaming or electronic sports (esports for short) is a global sensation, a rapidly growing industry which has a viewership that eclipses many professional sports leagues and is estimated to bring $1 billion USD of revenue this year. With such growing popularity, educators, administrators and entrepreneurs are all testing different ways to 'do' esports across sectors. But what does it mean to be involved in esports? What is the shape of the esports industry, what is its future impact, and how can we best prepare for esports in educational settings?

Welcome Remarks
Elizabeth M H Newbury, PhD, Director, Serious Games Initiative at the Wilson Center
Dr. Casey Sachs, the Principal Deputy Assistant Secretary of the Office of Career and Technical Adult Education (invited)
Keynote
Professor Ellen M. Zavian, Professor of Sports Law, GWU & GW Law and Editor-in-Chief Esports and the Law
Panel: The Economics of Esports
What are some of the current economic impacts of esports?

Andres Lahiguera, International Trade Specialist, Department of Commerce
Grant Paranjape, Vice President of Esports Business for the Washington Justice
Joshua Hafkin, Owner and Founder of Game Gym
Moderated by Mike Hume, Editor for Launcher, The Washington Post
Panel: Growing Esports in Education
How are different groups preparing for esports in educational settings?



Конкурентные видеоигры или электронные виды спорта (киберспорт для киберспорта) - это глобальная сенсация, быстро развивающаяся индустрия, аудитория которой затмевает многие профессиональные спортивные лиги и, по оценкам, принесет в этом году доход в 1 миллиард долларов США. С такой растущей популярностью педагоги, администраторы и предприниматели все испытывают различные способы «сделать» киберспорт в разных секторах. Но что значит быть вовлеченным в киберспорт? Какова форма киберспортивной индустрии, каково ее будущее влияние и как мы можем лучше всего подготовиться к киберспорту в образовательных учреждениях?



RSVP для посещения или получения напоминаний о веб-трансляции

Приветственное слово
Элизабет М. Х. Ньюбери, доктор философии, директор, Инициатива серьезных игр в Центре Уилсона
Д-р Кейси Сакс, первый заместитель помощника секретаря Управления профессиональной и технической подготовки взрослых (приглашен)
лейтмотив
Профессор Эллен М. Завьян, профессор спортивного права, права GWU & GW и главный редактор журнала Esports and the Law
Панель: экономика киберспорта
Каковы некоторые из текущих экономических последствий киберспорта?

Андрес Лахигуера, специалист по международной торговле, Министерство торговли
Грант Паранджапе, вице-президент Esports Business для «Вашингтон юстиции»
Джошуа Хафкин, владелец и основатель Game Gym
Модератор - Майк Хьюм, редактор Launcher, The Washington Post
Панель: Растущий Esports в образовании
Как разные группы готовятся к киберспорту в образовательных учреждениях?

Возможна ли сегодня в России либеральная миссия?

Напрасные надежды?

Юрий Самодуров: Оправдывается ли прогноз Юрия Афанасьева?

update: 07-02-2020 (15:03)

http://www.kasparov.ru/material.php?id=5E3D3FBE380CC

На днях прочел статью Юрия Афанасьева "Возможна ли сегодня в России либеральная миссия?".

Статья несколько сумбурная и сложная, но, мне кажется, итоговая для Афанасьева по мыслям, может быть, даже это его политическое завещание.

Афанасьев в этой статье говорит следующее (далее пересказываю своими словами).

Уже дважды — в 1917 и 1991 году в России произошел не просто обвал предыдущих форм государства и привычных для поколений форм цивилизации, но важно, что и тот и другой обвал вывели на поверхность и обнажили вечную матрицу основ "Русской Системы" (центральное для Афанасьева понятие), потолок которой был достигнут еще в 15-м веке и остается незыблемым до сегодняшнего дня. "Скальное" основание этой матрицы состоит из двух аспектов: а) административная полуфеодальная рента и б) отношения по договоренности, жизнь по понятиям, а не договор.

Произошедшая во время обвалов "перекодировка" и инверсия (т.е. что было и считалось плюсом, поменялось на минус, и наоборот) публичных смыслов существования государства и общества в 1917 и 1991 году приводила в результате лишь к обновлению существующей матрицы "Русской Системы" (конечно, у Афанасьева эта система охарактеризована и еще другими сторонами).

Из убеждения Афанасьева в существовании этой "Русской Системы" вытекает, что и третий чаемый и нами, и мной обвал существующего в России ельцинско-путинского режима (именно так много раз называет его Афанасьев) не изменит глубинных стереотипов поведения большинства народа и государства, заданных всей историей их существования (которая кардинально отличается от того, что прожила и "переварила" начиная со Средневековья Европа), и не позволит России и всем нам выйти за пределы матрицы "Русской Системы".

Заканчивает Афанасьев свою статью так: "Между тем — я в этом убежден — без современных, имманентных самой России либерализма и демократии, а не в качестве форм, заимствованных извне и навязываемых, как обезьянам для подражания, у России нет будущего. Нужно спасать и теперь уже, — вот до чего дожили, — реабилитировать, во всяком случае, попытаться это сделать, — репутацию свободы в России". И несколько раньше: "Нужно провести жесткую демаркационную линию между либерализмом в России и обслугой Русской Системы в её новой реинкарнации. Оказалось, что старая, кондовая Русская Система умеет воспроизводиться в любой идеологической одежке, что она и сделала, провозгласив свои как бы реформы либеральными и даже, с ума можно сойти, демократическими. Сегодня я с печалью и грустью констатирую: так же, как некогда 20 лет назад, массы людей в России отторгали опостылевшее им, невыносимое коммунистическое прошлое и все с ним связанное, так они сегодня ненавидят — прошу прощения — "либерастов-дерьмократов". И происходит это не в последнюю очередь именно из-за неразборчивости многих из них, путающих собственное благо с "общим благом".

Несколько человек из прочитавших в фейсбуке мой пост с изложением (так, как я ее понял) статьи Юрия Афанасьева считают, что его взгляд на российскую историю и его прогноз очень спорны, а один из моих читателей этого поста считает, что Ю. Афанасьев — жертва советской и постсоветской пропаганды и старается вбить нам в голову нечто плохое и неправильное о русской истории и русском народе...

Да, статья и прогноз Афанасьева спорны. Но эта его статья написана в 2011-м, умер он в 2015-м, а сейчас 2020-й и мы находимся накануне "общероссийского голосования" по внесению "путинских" поправок в Конституцию. И как вы знаете, масса либерально-демократических политиков и активистов: авторы "Манифеста граждан", "Яблоко", Ходорковский, Лев Пономарев и, кажется, даже "Мемориал" и т.д. — прямо и косвенно призвали нас прийти проголосовать против "путинских" поправок, хотя им прекрасно известно, что "путинские" поправки не только представлены гражданам "в пакете" (на сайте Госдумы они занимают 19 страниц[1]), но и голосование по ним будет "пакетное", а не по каждой поправке в отдельности. Уверен, что им также заранее ясно, что если голосование состоится, большинство населения проголосует "за" принятие предложенных властью поправок в Конституцию РФ.

Тем не менее либеральные демократы все равно призывают нас прийти и участвовать в голосовании по поправкам, хотя само участие в издевательском, "наперсточном" голосовании "пакетом" и с заранее очевидным результатом есть не что иное как легитимация "ельцинско-путинского" (как называет его Афанасьев) режима, к которой режим, организуя всероссийское голосование по поправкам, и стремится.

Это ли не подтверждение прогноза Афанасьева, высказанного им в 2011 году: "между тем — я в этом убежден — без современных, имманентных самой России либерализма и демократии, а не в качестве форм, заимствованных извне и навязываемых, как обезьянам для подражания, у России нет будущего. Нужно спасать и теперь уже, — вот до чего дожили, — реабилитировать, во всяком случае, попытаться это сделать, — репутацию свободы в России".

Поэтому-то прогноз Юрия Афанасьева, хотя и выглядит спорным, на мой взгляд, верен и подтверждается.

Но не стоит считать, что Юрий Николаевич Афанасьев к концу жизни стал мизантропом. В статье, о которой идет речь, он также написал: "Миссия либералов, по моему глубокому убеждению, если бы они были и если бы они осознали, что не либерализм вообще, а либерализм именно в отношении России — это на самом деле и есть их миссия, то она, эта их миссия, могла бы состоять, на мой взгляд, исключительно и не двусмысленно во всемерном противостоянии "Русской системе". Причем в противостоянии, четко заявленном и, вполне определенно артикулированном. Хотя бы и в качестве противостояния только идейного, интеллектуально-нравственного, а вовсе даже не политического и не оппозиционного".

[1] Обратите также внимание на предложенные Путиным поправки в ст.83 Конституции РФ, которые откровенно увеличивают полномочия президента. Эти поправки не менее антидемократичны и значимы, чем критикуемое оппозицией предложение Путина о внесении в Конституцию поправки о том, что будет Госсовет, при том, что какими будут его функции в предложенной поправке не говорится, а сказано, что они будут установлены и определены Федеральным законом...

Юрий Самодуров

Комментарии: 16

Сортировка 

От новых к старым

Добавьте комментарий...

Leonid Shapiro

С интересом и удовольствием прочитал статью Юрия Афанасьева. Её можно разбирать на цитаты. Вот одна из них.
"...если источник порядка имеет сверхчеловеческое измерение, то он в принципе не может быть инкорпорирован внутрь ментальности субъекта: она просто не способна его вместить в его иррациональном величии и непостижимости. Тем самым блокируется возможность возникновения источника порядка внутри ментальности самого индивидуума. И многократно отмеченное стремление к безответственности, увиливанию от выбора, делегирование прав «наверх», умственная лень, «придуривание», бытовой идиотизм, тупое безразличие ко всему – всего лишь социально-психологические проекции этой глубинной диспозиции.
Если индивидуум не имеет источника порядка внутри, то он в принципе не способен к развитию в себе личностного начала. Путь к самодостаточности и, соответственно, к внутренней свободе для него закрыт. А потому рабы могут терпеть всё, кроме свободы».

Отметка "Нравится" · Ответить · 2 ч.

Oleg Chernivetsky

Опыт внедрения русского человека на Запад во вполне трудоспособном возрасте показывает, что он быстро забывает о "русской матрице" и берет на вооружение западную. Навязывание России западной мвтрицы, как обьекта для подражания, невозможно. А собственно русского эквивалента западной свободы и демократии у России просто нет. Или он просто нестабилен, и быстро преврашается в свою противоположность. Мир превращается в войну, свобода - в рабство, правда - в ложь. Единственный путь сохранения для мира креативных ресурсов русского народа я вижу только в передаче российских территорий западным странам. При этом Россия теряет статус субьекта мировой геополитики. Это и ликвидирует угрозу ядерной войны.

Отметка "Нравится" · Ответить · 5 · 3 ч.

дмитрий прокофьев

Только западным странам это нафиг не надо...

Отметка "Нравится" · Ответить · 1 ч.

Vladimir Makhonin

Народы и нации находятся на разных ступенях исторического развития. Многие считают, что распад России будет способствовать развитию регионов освободившихся от "гнёта Москвы". Но пример распада СССР это не подтверждает. Республики Прибалтики, не имея собственных энергоносителей и вообще полезных ископаемых, быстро добились европейского уровня жизни и устойчивых демократических систем. На другом полюсе среднеазиатские государства бывшего Союза. Там, наоборот, произошел откат даже от советской имитационной демократии в модель средневекового ханства. Посреди этих крайностей славянские и закавказские государства. Можно долго говорить на эту тему, но я бы для краткости сравнил эволюцию этносов и народов с водолазом, поднимающимся с большой глубины на поверхность. Водолаз должен медленно подниматься и на определённых отметках останавливаться ждать, чтобы сравнялось давление, иначе если он будет подниматься быстро, декомпрессия порвёт сосуды и лёгкие. Так и Россия должна через смену нескольких поколений подняться наверх и форсировать этот процесс невозможно

Отметка "Нравится" · Ответить · 2 · 4 ч.

Юрий Тихонский

Я абсолютно согласен с Юрием Афанасьевым. Ничего спорного в его мыслях не вижу. Более того, я бы распространил его определение "Русской матрицы" на инфицированные ею бывшие куски Российской империи - Украину и Беларусь.
Основу "Русской матрицы" составляет менталитет населения этих стран, как тут не стать мизантропом?

Возможна ли сегодня в России либеральная миссия?

http://liberal.ru/articles/5114

 16 февраля 2011

Несколько месяцев назад в ходе обсуждения вопроса о миссии либералов в современной России историк Юрий Афанасьев сказал, что Фонд «Либеральная миссия» своему названию не соответствует. Будучи в таком соответствии заинтересованными, мы тогда же предложили профессору Афанасьеву обсудить его позицию специально. 22 февраля он представит свои соображения и предложения на круглом столе «Либеральной миссии». Об их содержании можно составить себе представление по письменному тексту, которым Афанасьев решил предварить свое выступление. Размещаем этот текст на сайте. 

Среди этих голодных «романистов» встречаются и «идейные», особенно после нескольких относительно сытых дней. Они пытаются рассказать своим слушателям что-либо и посерьезнее «Шайки червонных валетов». Такой «романист» чувствует себя культурным работником при воровском троне.

Варлам Шаламов. Очерки преступного мира.

На одном из «круглых столов» я сказал, что «Либеральная миссия» не является, на мой взгляд, ни либеральной, ни, тем более, миссией. Вернее, у нее много оснований стать таковой, в этом фонде и вокруг него – умные, высочайшей квалификации люди, уже сложившиеся институты: сайт, ВШЭ, издательская деятельность, «круглые столы» и семинары, всем известные «Ходорковские чтения», которые трудно представить без Е.Г. Ясина, и многое другое. Но без определенных условий она, как некая социально-интеллектуальная инстанция, не становясь либеральной, фактически – может быть, совсем того не желая – выполняет апологетическую роль по отношению к путинской власти. В том же духе, но еще более жестко и недвусмысленно я высказался насколько ранее и про «Ходорковские чтения», употребив для определения того же явления и вовсе не политкорректное «коллаборационизм».
В обоих случаях регламент не позволял немедленно аргументировать и должным образом обосновать подобные критические высказывания. А сделать это совершенно необходимо не только потому, что они уже прозвучали, но и, главным образом, потому что стоящая за ними проблема стала с тех пор, по-моему, еще более актуальной. Частично обоснование своей позиции по ней я все-таки дал, опубликовал обширный материал в Каспаров. Ру. Но это было в июле – кто в это время что-то читает? – и, кроме того, все-таки на стороне, а мне хотелось бы это сделать на том же месте, глядя в глаза тем, кому все адресовано. Потому что мне и теперь хотелось бы не только быть понятым, но и не удаляться от тех, кто идейно не согласен со мной, а, наоборот, найти среди них сторонников моей озабоченности данной проблемой.
Какая это проблема?
Разумеется, я не собираюсь говорить исключительно о фонде с названием «Либеральная миссия» («негосударственная организация, занимающаяся просветительской деятельностью либеральной направленности») и не о каких-то конкретных выступлениях на «Ходорковских чтениях». На них, как и в рамках «Либеральной миссии» нет, разумеется, ни прямой, ни вообще какой бы то ни было апологетики нынешнего режима. Напротив, все выступления здесь, публикации, семинары вполне критичны, в них, как правило, предлагают глубокий, взвешенный анализ экономической ситуации, социальных отношений, политической конъюнктуры.
Речь о другом. «Либеральная миссия» и «Ходорковские чтения» в качестве неких социально-политических (точнее, интеллектуально-нравственных) институтов, можно сказать, состоялись. Поэтому, думаю, их участникам следует посмотреть на себя и на происходящее вокруг с такой точки зрения: что представляют собой и каким образом нынешнее состояние и место России как общества и как типа культуры в общем рисунке цивилизации связаны с нынешней властной системой. Предназначение думающего класса любой страны, не будем забывать, проявляется в его умении и готовности адекватно воспринимать происходящее и в каждый данный период быть способным давать этому происходящему максимально точную и непредвзятую оценку. Сегодня, как мне видится, актуальным стал такой вопрос: а есть ли вообще будущее у той России, которую вот уже 20 лет пытается выстроить по давно уже устаревшим лекалам ельцинско-путинский режим? И, в связи с этим, что сейчас доминирует, что важно, первостепенно: надо ли добиваться только избавления от существующего режима, или же стратегия состоит в изменении самой парадигмы России, в осознании того, что без такого изменения вообще никакие качественные, давно назревшие и перезревшие проблемы развития страны в принципе не будут решены?
Иначе говоря, проблему я бы сформулировал так: «Либеральная миссия» представляет собой институциональное воплощение более широкого и более глубокого явления российской современности – системного либерализма – и в этом качестве неспособна адекватно осмыслить и выразить состояние России как синтетической социокультурной целостности и определить на такой основе ее перспективы.
Для пояснения собственно системного либерализма я сошлюсь на определение, которое дала Лилия Шевцова на круглом столе «Опыт и уроки 90-х». Она назвала системный либерализм первым среди факторов, которые блокируют российскую трансформацию. В качестве блокиратора номер один он, по ее мнению, «существовал в 1990-е и продолжает действовать и сегодня. Правда, его влияние менялось на протяжении двадцатилетия. Но именно этот блокиратор создает среду для гниения. Я его называю «системный либерализм». Речь идет о либеральной риторике, фразеологии, слоганах и так далее, которые используются властью для маскировки антилиберальной, антидемократической политики. И сюда же давайте включим технократов, которые были в ельцинском правительстве, затем перешли в путинское правительство и продолжают управлять экономикой. Обслуживая единовластие, они, по сути дела, дискредитируют идеи демократии и либерализма. (Подчеркнул я. – Ю.А.) Пока у нас существует явление «системного либерализма», а также готовность интеллигенции быть кооптированной в околовластные структуры и обслуживать власть, вряд ли мы сделаем шаг к реальной трансформации». В подобной дефиниции что-то, наверное, можно было бы уточнить – например, не все «технократы» из ельцинского правительства остались в путинском и т. д. Но в самом общем виде все так: это люди во власти, вокруг нее, готовые в нее войти, ей служить напрямую, ее обслуживать – под кого-то маскируясь, с открытой душой и с фигой в кармане. Они же блокираторы реформ и создатели среды гниения. Это люди системы.
Раскрыть проблему я попытаюсь, ответив на следующие три вопроса.
1. В чем и откуда принципиальный догматизм системных либералов.
2. Почему они не могут, неспособны увидеть «91-й год» как углубление краха Русской Системы.
3. Как соотносятся «системный либерализм» и коллаборационизм.

Принципиальный догматизм системных либералов

Он проистекает из двух разных сфер российского бытия – мыслительной и социальной.
Как первое приближение к теме – не в плане ее раскрытия, а лишь как указание на ее истоки – надо сказать следующее.
Системные либералы смотрят на Россию и мыслят ее прошлое сквозь призму теорий, понятий, категорий и ценностей не имманентных самой России, а внеположных для нее, наработанных в ходе изучения совсем другой, а именно западноевропейской исторической реальности. Они ошибочно продолжают полагать такие понятия и ценности всеобщими, универсальными и до сих пор пытаются (или хотели бы) на их основе и с их помощью переделывать Россию.
Когда я говорю про системных либералов, что «они смотрят», «они полагают», я понимаю, что делаю обобщение. Все они были и остаются, конечно, очень разными людьми и смотрят на происходящее во многом по-разному. Но всех их объединяет то, что точкой отсчета и концептуальной рамкой их взгляда на мир к 1980-м годам было западное знание о человеке и обществе. Точнее, их научное сознание трансформируется из советского истмата в буржуазный либерализм. Ничего своего, наработанного на основе эмпирического материала и его осмысления у них, естественно, быть не могло. А общим для совокупного истматовско-либерального знания остается его четкая дисциплинарная расчлененность (экономические науки, социология, политические науки) и ярко выраженная, обусловленная спецификой западноевропейского социума эпохи модерна дифференциация самого объекта исследования: рыночная экономика – гражданское общество – государство, религия. Кроме того, дифференцированному западноевропейскому социуму был присущ адекватный ему тип социальной динамики – поэтапное прогрессивное развитие.
Ничего подобного в российском социуме не было. Ему присуща в качестве нормы не дифференцированность, а, наоборот, синкретичность, в которой власть и собственность, индивид и общинность, закон и правда и т. п. сосуществовали как одно целое. И в плане социальной динамики для нашего общества органична способность при всей изменчивости во времени его форм и внешних обличий сохранять в неизменности свое матричное основание, на котором периодически, после каких-то потрясений или изменений, воспроизводилась вся основанная на нем система.
В догматизме системных либералов в результате двойной аберрации: а) заимствованная дисциплинарность и б) дифференцированный (европейский) социум вместо синкретичного (российского), – произошла утрата, исчезновение объекта исследования, то есть человека во времени, в обществе и в пространстве. Утрата его как объекта выразилась в том, что все ментальные и социальные проявления человека в ходе институциализации наук на Западе, а вслед за тем и в России стали исследоваться как рядоположенные, подлежащие последовательному рассмотрению или, в лучшем случае, как суммарная механическая совокупность. Однако в исторической реальности они представляют собой синтетическую целостность. Но поскольку эти разные ипостаси человека – его сознание, характер социальности, физическое бытование и жизнеустройство – онтологически объединяют в себе разные срезы бытия: ментальный, социальный, природно-географический, – то и исследование их предполагает совокупность разных подходов: социокультурного, семиотического, компаративистского (системно-исторического, лингвистического, антропологического), исторической глобалистики и т. п. Только будучи внутренне связанными – теоретически, методологически, понятийно – адекватно изучаемому предмету, все упомянутые и другие разнообразные подходы могут стать плодотворными в постижении исследуемого объекта.
Справедливости ради надо сказать, что в рамках западного обществоведения уже в первой четверти ХХ века усмотрели такую методологически опасную для него утрату объекта исследования и тогда же начался поворот в сторону человека. В частности, в исторической науке, в антропологии начали осознавать: не преодолев дисциплинарную расчлененность, знание о человеке и обществе не сможет обрести и свой объект в виде его синтетической общественной целостности – и, следовательно, не сможет стать по своему существу гуманитарным. Поняли, что разгадку характера социальности или, например, тайну очертаний возделываемых полей в раннем Средневековье надо искать не в государственном устройстве и не в экономике, а в головах людей, в свойственной каждой эпохе ментальности. Но наши системные либералы этого поворота даже не заметили. А поскольку господство среди них всегда принадлежало и теперь принадлежит экономистам, то и ответы на все вопросы определяет экономический детерминизм.
Тревожные сигналы об утрате человека в качестве объекта познания появились и на российской почве. Но изначально исходили такие сигналы не из науки, а из великой русской литературы. Официальная же академическая наука – как некий способ социализации ученого сообщества, как некий этос – оставалась (и до сих пор остается, что особенно существенно для темы данного доклада) непроницаемой для подобных сигналов. По изысканиям нашей отечественной литературы – под таким углом зрения их рассмотрел Алексей Давыдов, – русский человек как носитель определенных культурных особенностей это «пародия» человека» у Пушкина, «нравственный калека» у Лермонтова. Это «мертвые души», «человек ни то ни сё», «свиные рыла» у Гоголя. Это человек-«урод» у Гончарова, «человек недоделанный» и «вывихнутый» у Тургенева. Это человек, который не может принимать никаких решений, у Чехова. Это «бесы» у Достоевского, шариковщина у Булгакова, озверевшие народ-«красные» и народ-«белые» у Шолохова и Пастернака.
Высокомерная официальная наука, как и российский социум, который она обслуживала, не усмотрели в таких знаках тревоги для себя самих потому, видимо, что сочли их исключительно (или всего лишь) художественными образами, но никак не результатами познания исторической реальности. Познания средствами искусства и, в частности, как в данном случае, средствами литературы. Ведь подобные знаки – именно такой русский человек как носитель определенных культурных особенностей – свидетельствовали, что их означаемое – русский тип культуры – не способно адекватно реагировать на вызовы современности и, следовательно, пребывает в состоянии глубокого кризиса.
В самих науках о человеке и обществе обоснование необходимости поворота в сторону синтетического, системного постижения исторической реальности и сам такой поворот наметились еще в советское, «доперестроечное» время, но и до сей поры он, этот поворот представлен в россиеведении лишь маргинальными исследованиями.
В этой связи в качестве примеров укажу на М.М. Бахтина как на мыслителя и философа, работы которого методологически значимы и нашли отражение практически у всех гуманитариев, работающих над проблемами синтеза. А из россиеведов в этом плане сошлюсь на московско-тартусскую семиотическую школу Успенского-Лотмана, на школу лингвистической компаративистики В.В. Иванова. Из историков укажу на таких, например, как А.А. Зимин, Ю.С. Пивоваров, А.И. Фурсов, из социологов – на И.М. Клямкина, Т.И. Кутковец. Наконец, укажу на группу или школу гуманитариев – историков, культурологов, искусствоведов, – которые в свое время много и плодотворно работали в семинаре во главе с ныне покойным А.С. Ахиезером. В нее, в частности, входили и неоднократно выступавшие на семинарах «Либеральной миссии» А.А. Пелипенко, А.П. Давыдов, И.Г. Яковенко. Насколько я могу судить по стенограммам, за единичными исключениями они не получил здесь поддержки по основным концептуальным положениям.
Главным камнем преткновения стало разработанное Фурсовым и Пивоваровым положение, или понятие, «Русская Система» – и в качестве исследовательского приема, и как историческая реальность. Эвристическая ценность данного понятия заключена в возможности системного подхода, основанного на целостном, синтетическом видении культурно-исторической реальности. Такой подход позволяет его авторам и последователям преодолевать дисциплинарную расчлененность гуманитарного знания и удерживать в поле зрения российскую реальность, по мнению А.А. Пелипенко, «не разъятую искусственно на традиционные дискурсивые области: социально-политическую, экономическую, военную, культурно-психологическую, религиозную, художественно-эстетическую и т. п.».
В своих суждениях и выводах о «Либеральной миссии», как об одном из институциональных олицетворений системного либерализма вообще, я не просто опираюсь, но и использую изыскания этих исследователей «Русской Системы», а также исследователей теоретико-методологических проблем русской культуры. Разумеется, я опираюсь при этом и на свой личный опыт общения с этой системой и на свой опыт исследования и ее самой, и других проблем исторического знания.

Таким образом, если предельно сжато подытожить сказанное выше, получится следующее: мыслительная сфера, откуда проистекает принципиальный догматизм системного либерализма, – это теории, понятия и ценности, которые не выводятся из русской реальности, а навязываются ей как обобщения не русского, а западноевропейского исторического опыта.
Что же касается сферы социальной, откуда тот же догматизм проистекает и ею же всецело обуславливается, то здесь раскрывается не менее впечатляющая картина: придуманный объект познания в виде их же собственного «воспоминания о будущем» им не только пришлось выдавать за реальный, но еще и делать вид, что они его успешно реформируют.
Говоря о системном либерализме в плане его социальной обусловленности, нужно сделать некоторые важные добавления к тому, что я уже сказал со ссылкой на Л. Шевцову. Это необходимо, чтобы пояснить, как связаны между собой понятия «системный либерализм», «власть» и «Русская Система».
Уже само слово «системный» определяет такой либерализм как находящийся внутри Русской Системы, служащий ей, обслуживающий ее и целиком от нее зависящий. Потому он и «системный». Само по себе именно данное обстоятельство и определяет, социально обуславливает принципиальный догматизм подобного либерализма. Иначе говоря, сущность последнего определяется внешними по отношению к нему обстоятельствами – системой, а не импульсами, исходящими из него самого.
А что касается связи системного либерализма с представлениями о Русской Системе, то, согласно Пилипенко, «психологической основой ключевых мифологем, лежащих в основе РС, является особый режим установления партиципационных отношений с источником порядка, при котором сознание индивидуума априорно полагает себя как часть по отношению к внеположенному целому. В силу сложной амальгамы культурно-исторических факторов, такая установка прочно (если не намертво) закрепляется в народном сознании, определяя исторический генезис форм социального порядка, равно как и структуру ценностей и границы вариативности культурной парадигматики».
И далее, следуя логике приобщения к источнику порядка, изложенной и обоснованной в докладе Пелипенко здесь, на семинаре «Либеральной миссии», говорится: «…если источник порядка имеет сверхчеловеческое измерение, то он в принципе не может быть инкорпорирован внутрь ментальности субъекта: она просто не способна его вместить в его иррациональном величии и непостижимости. Тем самым блокируется возможность возникновения источника порядка внутри ментальности самого индивидуума. И многократно отмеченное стремление к безответственности, увиливанию от выбора, делегирование прав «наверх», умственная лень, «придуривание», бытовой идиотизм, тупое безразличие ко всему – всего лишь социально-психологические проекции этой глубинной диспозиции.
Если индивидуум не имеет источника порядка внутри, то он в принципе не способен к развитию в себе личностного начала. Путь к самодостаточности и, соответственно, к внутренней свободе для него закрыт. А потому рабы могут терпеть всё, кроме свободы».
При этом следует постоянно держать в сознании, что, говоря о системном либерализме, я имею в виду его догматизм, то есть его принципиальную несвободу. Вообще говоря, не имеет существенного значения, проистекает такая его несвобода из сферы ментальной или же социальной. Но дальше, когда, имея в виду системный либерализм, речь пойдет о недоумении (для меня, например), а именно: почему все системные либералы так неистово, словно какой-то религиозный орден, все, как один продолжают определять все свое реформаторство в 1990-х годах в целом успешным и меры очевидно антилиберальные продолжают называть либеральными, – тогда станет ясно, почему надо выделить особо социальную составляющую их несвободы.
Иначе говоря, гвоздь проблемы в их незаметном и постоянном, в их неизбывном интеллектуальном рабстве.
Человеком движут стереотипы. Они в основном определяют и его повседневное поведение, и его место и роль в людском сообществе. Подчиненное, рабское поведение в отношении внешних обстоятельств – норма в Русской Системе. Поведение же свободного человека, подвергающего всегда и все сомнению и вырабатывающего для любой ситуации свое продуманное видение «правильного» (или, что то же самое, «добра») и понимание его отличия от того, к чему его подталкивают внешние обстоятельства, – здесь, скорее, аномалия и встречается редко. Уступая давлению внешней необходимости, такие люди делают это сознательно – по крайней мере, понимая, что подобная их несвобода – это их выбор, их подчинение тирании внешнего мира. Некоторые из них годами ищут возможность иного, свободного поведения, буквально по капле выдавливая из себя раба обстоятельств.
Из-за нетипичности такого поведения большинство наших сограждан до сих пор плохо понимают соответствующее высказывание А. П. Чехова, а также иезуитский сарказм, скрытый в известном определении свободы как «осознанной необходимости». Осознание необходимости – всего-навсего понимание своего подчиненного состояния по отношению к ней.
Свободного человека определяет внутренняя потребность понимать, или любовь к Истине. Поэтому постоянное «передумывание» (по-гречески «метанойя») – его естественное поведение. Стоит заметить, что в Библии это слово переведено как «покаяние», то есть единственный путь к «спасению».
Люди, которые ведут себя так, суть асоциальные белые вороны, ибо считается, что «жить в обществе и быть от него свободным нельзя». Всегда, во все времена российское общество, с тех пор, когда окончательно оформилось в Русскую Систему, нетерпимо относилось к ним, и стремилось от них избавиться. Зверские убийства, уничтожение миллионами в ГУЛАГе, изгнание, тюрьмы, психушки – далеко не полный перечень средств подавления. Вспомним хотя бы травлю «на высшем уровне» – на уровне президиума АН – причастных к россиеведению Фроянова, Сулейменова, Зимина. Не забудем, что и современная наша система образования, включая университетскую, продолжает выполнять роль институции, где дают первые уроки рабства. В целом вся эта система и сегодня выполняет репрессивную функцию по отношению к свободомыслию и, наряду с телевидением, каждодневно расширяет зону несвободы.
Понимать внутренне свободных людей могут только люди такого же рода, с подобным опытом внутренней мыслительной работы. Их мало, и по своей природе они предпочитают образ жизни отшельников. У Тютчева, например:
Лишь жить в себе самом умей –
Есть целый мир в душе твоей
Таинственно-волшебных дум;
Их оглушит наружный шум,
Дневные разгонят лучи, –
Внимай их пенью – и молчи!..
Такое поведение асоциально в принципе. Не обобществляются и его плоды – картины понимания бытия.
…Другому как понять тебя?
Поймет ли он, чем ты живешь, –
Мысль изреченная есть ложь.
Но хорошенькое дело: «Молчи…» А как же карьера – особенно политическая? Ток-шоу, выборы и все такое?..
Все, что связано с внешней социализацией, – совершенно иной, абсолютно несовместимый со стремлением к истине тип деятельности и умственного творчества. Последний изначально подчинен внешней необходимости, которая банально и жестоко не оставляет времени на созерцание истины – не до нее. Либо одно, либо другое, и никогда вместе. Непримиримый выбор. Он-то и рождает рабов власти, карьеры, мамоны, быта, плотских утех, а также – рабов Истины.
Но только в последнем случае страстной внутренней потребности всегда и всё понимать, в огне этой постоянной любви к Истине открываются контуры подлинной свободы и несвободы. В отношении же остальных можно сказать лишь: «Прости их, Господи, ибо не ведают, что творят».
Уже только одно стремление системных либералов к власти показывает: они – быть может, непроизвольно – считают, что без власти ничего реального сделать нельзя.
Это простительный стереотип поведения бедных людей, которым для того, чтобы даже просто жить, необходима социализация и, значит, неизбежная и неизбывная при этом умственная кабала, лишающая важного опыта открытия собственных картин понимания. У них просто не было возможности удовлетворять свои внутренние потребности и главную среди них – потребность понимать, и вести себя сообразно со своим пониманием. Достаточно вспомнить, что булгаковскому Мастеру потребовалось социальное чудо – крупный лотерейный выигрыш, – чтобы он смог погрузиться полностью в мир своих дум.
Тем не менее, подобный стереотип поведения делает их рабами «кольца всевластья» (по Толкиену). Они в принципе не могут постичь, что с помощью насилия (власти) нельзя дать свободу, потому что ее источник живет внутри человека и за нее надо бороться, выдавливая из себя рабство по капле. А потому у них нет и не может быть идей, касающихся инфраструктуры свободы. (Последнее понятие требует отдельного и очень серьезного разговора.)
Говоря о социальной обусловленности догматизма системных либералов, нужно хотя бы в самом сжатом виде сформулировать главную проблему такой обусловленности – социальную сущность их самих и их интересы в современной России. Эта проблема, в свою очередь, упирается в вопрос: что есть современная российская власть – онтологически, мифологически, аксиологически – и какими она делает системных либералов, а они, соответственно, делают ее.
Надо учесть – сошлюсь еще раз на Пелипенко, – что «власть в РС это не только характеристика политического субъекта и не обозначение соответствующего типа социальных отношений. И даже не сумма первого и второго. Это – категория мистико-космологическая, глубоко сакральная, поскольку, по сути своей, есть первопричина всякой культурной упорядоченности». Отсюда вытекает, что одних только общепринятых социологических или политологических способов определения ее самой, ее составных частей, характера, функций, управленческих технологий, способов ее комплектования и т. п. недостаточно и для определения места и роли в этой власти главного героя настоящего доклада – системных либералов.
Их сложно определить, например, социологически: кто они – это собственно власть или и ее пламенные доброхоты? И можно ли провести принципиальную грань между теми и другими? Вот, скажем, на экране телевизора президент страны Медведев беседует с главными руководителями трех ведущих телеканалов, и все вместе они весьма профессионально (надо отметить) дурят телезрителей. Кто из них кто? Или премьер-министр Путин едет поздравлять с днем рождения Эрнста по месту его службы, где производят несвободу. Или, может быть, еще более характерный случай – «про народ»: многотысячная толпа подростков, на Манежной 11 декабря, отчаявшихся по жизни и ксенофобов по убеждениям, а с ними ритуально солидаризируется «национальный лидер». Таких примеров можно привести сколько угодно, все они об одном: власть Русской Системы не в Кремле, не в студиях и не на площадях – она в головах людей, расквартированных как в институтах власти, так и в широчайшей сети разнообразных симулякров вокруг них, вплоть до массовых манифестаций и протестных акций.
Сам же термин «системный либерализм» – словесный кентавр. Одна его половинка – «системный» – сложный комплекс мифологем, сформировавшийся в качестве исторической реальности вместе с Россией, то есть, в основном, еще где-то в ХV веке. Этот комплекс, с годами усложняясь, продолжает существовать до сего времени и в виде Русской Системы определяет сегодня все российское жизнеустройство. Второй же его половинки – «либерализма» – никогда в русской реальности в качестве устойчивой национальной традиции не существовало. Он, если и проявлялся, то лишь в виде потребности, которую всегда глушила реальность. У либерализма даже в качестве атавизма нет оснований определять что бы то ни было в современной реальности.

Почему системные либералы неспособны увидеть 1991 год как развитие крушения Русской Системы

Применительно к современной власти слово «либерализм» до сих пор остается в обиходном российском лексиконе как проистекающее из самоназвания «либеральные демократы», которым нарекли себя оказавшиеся у власти в России люди во главе с Ельциным – в результате распада Советского Союза.
Они и тогда, двадцать лет назад, не были никакими ни либералами, ни демократами. По своей социальной сути, по происхождению, по принадлежности и по ментальности они представляли самую настоящую советскую бюрократию (номенклатуру второго, а иногда и первого эшелона) и обслуживающую ее столь же советскую «интеллигенцию» (главным образом из экономистов). Последние, как я пытаюсь показать, и либералами-западниками на самом-то деле тоже никогда не были – они лишь сами себя так идентифицировали. На самом деле они всегда были и остались «книжниками и фарисеями». Как известно, это очень древняя и очень опасная беда. Со временем так называемые «либералы» во всех властных структурах уступали места так называемым «силовикам» и «государственникам». «Системой» стали называть лишь ельцинско-путинский режим (не Русскую Систему, как в настоящем докладе). А определения «системная» и «несистемная» закрепились за оппозицией – пропутинской (дозволенной властью, ею поощряемой и потому вездесущей) и антипутинской (властью преследуемой и потому с трудом удерживающейся пока что за улицу и за Интернет).
Если в свете сказанного вернуться к вопросу, кто есть кто и что есть что и возможна ли либеральная миссия в России сегодня, можно заключить следующее.
Нынешняя власть в Русской Систем, рассматриваемая в категориях культурно-теоретических и исторических, представляет собой констелляцию множества мифологических комплексов. Основные ее характеристики – метафизичность и беспредпосылочность, поскольку она изначально учреждалась и всегда действовала вне имманентных социуму отношений, институтов, традиций. По своему характеру она идеократична, поскольку строилась и формировала под себя насилием общество на имперской Идее (родина, страна, государство, держава) Должного (спасение истинно христианской веры, Москва – Третий Рим, мировая революция, коммунизм). Эта власть неподсудна, внеморальна, амбивалентна, персонифицирована.
Если ту же власть рассматривать в категориях социально-политических, ее следует персонифицировать как ельцинско-путинскую, а в сущностном плане она предстает как сращенная на криминальных основаниях власте-собственность. По отношению к подвластному населению эта власть является нелегитимной, насильственной и оккупационной. По своему характеру она находится в переходном состоянии от авторитаризма (с элементами автаркии, госкорпоративизма, патримониальности) к неототалитаризму.
Подобная общая характеристика нашей власти выглядит настолько странно неприглядной, что может вызвать впечатление настоящего абсурда – так не бывает! На самом деле даже все отмеченные здесь характеристики не исчерпывают всей ее абсурдности. Например, таких парадоксов: само государство в рамках этой власти оказалось фактически приватизированным очень узкой группой лиц; а «силовые структуры» и правоохранительные органы возглавили преступную «вертикаль» и «крышуют» по всей стране бандитизм и организованные преступные группировки. Целенаправленные и долговременные действия существующей власти – в том числе и в первую очередь корыстные, хотя и законодательные тоже – окончательно превратили народное хозяйство страны в сырьевой придаток мировой экономики, а бизнес стал паразитическим и компрадорским; население России, в субъектном его качестве, полностью исключено из экономической и политической жизни.
А где и как по отношению к такой власти системные либералы?
Некоторые из либералов – но, надо еще раз особо подчеркнуть, либералы не по естественной принадлежности и не по действиям, а по их прежней самоидентификации и/или (очень редко) по теперешнему самоопределению – сохранились в формальных институтах нынешней власти: «правительство», «Дума», «Конституционный суд». Однако их там очень мало, они там почти неприметны в либеральном качестве и уж совсем ничего не значат для общего властного курса. Кажется, они там сохранились лишь затем, чтобы кто-то мог сказать: «И они у нас есть». А кто-то другой отметит: «Вот, теперь уже и этот либерал Кудрин действует как заправский государственник или, в зависимости от сюжета, как настоящий силовик».
Определение «системные либералы» закрепилось в массовом сознании все-таки за интеллектуалами, прикормленными ельцинско-путинской властью и обслуживающими ее. То есть системные либералы – как бы уже и не сама власть, а всего лишь те люди, без которых реальная власть пока не может обойтись. Настолько не может, что сохраняет их в своей системе и, более того, даже содержит у себя под боком, в челяди… А поскольку сущность нашей власти для многих думающих людей определяют именно те характеристики, что приведены выше, то они, такие люди, пребывают в недоумении: что же еще должна сделать эта власть, чтобы служить ей хотя бы дворовыми стало совсем уж неприлично?
Недоумение моментально развеется, если все расставить по своим местам, а кошку назвать все-таки кошкой.
Либерал-демократизм – тот флер (лучше теперь уже сказать – густой туман), под которым уничтожается все, еще оставшееся от России. Вместо авторитаризма в либерально-демократическом тумане крепнет неототалитарная власть, чтобы прикончить и все, что осталось.
Системные либералы – догматики-фарисеи, сгущающие такой туман интеллектуальной истматовско-либеральной смесью и неспособностью (или нежеланием) посмотреть и увидеть незамутненным взглядом Россию, ее власть и свое место в ней.
Прихожая ельцинско-путинской власти, в которой с удовольствием (хотя некоторые с отвращением) квартируют системные либералы, распространилась на всю Россию. Теперь это уже не только огромное количество всевозможных «институтов по исследованию», «академий» телевидения, естественных и противоестественных наук, а также «фондов» реальной политики, управления, изучения, анализа etc. Это не только Общественная палата, Совет по правам человека при президенте, различные советы при МВД, при Счетной палате, при других органах власти либо правоохранительных структурах. (У них у всех теперь уже есть свои клоны во всех регионах.)
Сами правоохранительные структуры – МВД, ФСБ, прокуратура – и суды превратились в имитацию, а фактически стали преступными организациями. Что представляет собой система образования, повторять не хочу. СМИ, и в первую очередь телевидение, превратились в наиболее агрессивные средства и способы сгущения либерально-демократического тумана: власть и их разместила на задворках, где квартируют системные либералы. Вся Россия покрылась манекенами. Все властные официальные органы, средства, организации, как и общественные советы при них стали симулякрами.
Ну, а как же сама наша ельцинско-путинская власть, если ее органы, структуры, министерства стали преступными, а ее же средства информации, коммуникации, связи не только не раскрывают глубинные причины и сущность этой преступности, но, наоборот, скрывают или затуманивают их?
Да, и сама наша власть не только нелегитимная, насильственная, но и преступная.
Я утверждаю это совсем не намереваясь свести преступность российской власти к юридически-уголовной составляющей проблемы. Поэтому не стану аргументировать данное свое утверждение ссылками на примеры, изобилующие в неофициальных СМИ: «Гунвор», «Байкалфинансгрупп», «Сибнефть», «Транснефть», а в самое последнее время – чей-то дворец на Черном море и «Росинвест». Не буду вспоминать даже кооператив «Озеро». Еще более ярко, казалось бы, иллюстрируют преступность власти такие события, как Беслан, «Норд-Ост», взрывы домов, а также теракты вроде убийств Яндербиева, Литвиненко и т. п. Кстати говоря, встреча в Москве исполнителей теракта в Катаре со всеми воинскими почестями – вплоть до красной ковровой дорожки на аэродроме, – избрание Лугового депутатом, повышение в должностях и награждения убийц в СИЗО Сергея Магнитского – знаковые события для сознания людей во властных структурах. В таком сознании бессудные убийства «во имя Идеи» не только не считаются преступными, но даже совсем наоборот – возвышаются до уровня «Промысла»… Государева. Но все подобные события, если даже подтвердится причастность к ним органов власти, впишутся лишь как производные той основной причины нашей властной преступности, на которую я хочу указать.
Эта основная причина из того разряда объяснений, когда говорят: это хуже преступления – это ошибка. И, соответственно, главный вопрос в такой связи: не традиционное «кто виноват?», а «как это могло случиться?» Даже еще более определено: как это опять могло случиться с Россией, во второй раз за одно столетие?
Природу данной ошибки и ответ на вопрос «как могло?..» о случившимся за последние двадцать лет искать надо не в государственно-политической и экономической реальности России конца 80-х – начала 90-х годов прошлого века. Разгадка ее в глубинных основаниях русского мировидения и жизнеустройства, в русском типе культуры. «Культура» в данном случае – не нечто относящееся только к сфере искусства и литературы, а как вообще все над-природное, все созданное самим человеком. Следовательно, и ключ к разгадке этой ошибки можно найти лишь ходе анализа всей многовековой толщи становления во времени-пространстве всего этого над-природного. Постижение таких глубин возможно лишь в ходе теоретико-, историко- и социокультурных изысканий.
Сознание исторического субъекта ( и здесь я снова сошлюсь на работу Ахиезера, Матвеевой, Пелипенко, Давыдова, Яковенко), характерное именно для русского социума, в силу определенных и вполне конкретных причин сформировалось таким образом, что источник порядка (источник избавления от чувства страха перед хаосом, неопределенностью, безвластием) вынесен сознанием за пределы видимого, постигаемого опытным путем и непосредственно осязаемого мира и отнесен в трансцендентность. Это Абсолют, Бог, Должное, Власть. Надо сказать, именно здесь ничего специфически русского нет, подобное свойственно всем дописьменным культурам мира. Специфика начинается и воплощается в способах приобщения к источнику порядка, к Абсолюту. Русскому историческому сознанию и его субъекту – будь то все людское сообщество или отдельный его индивид – присущ не способ медиации, а инверсионный способ. При таком подходе в стремлении к источнику порядка не отыскивают серединное положение, то есть совершенно иное, принципиально новое качество (разрешение проблемы) между противоположными полюсами в дуальной оппозиции: происходит инверсия, то есть перекодировка самих противоположных полюсов с плюса на минус и наоборот, – и снова приобщение к одному из них. Самому субъекту такой перекодировки в ходе приобщения к одному из полюсов представляется, что он преодолел собственно дуальность и обретел непротиворечивость. На самом же деле каждый вновь обретенный источник порядка снова выявляет новые дуальности, которые сохраняют в себе противоречия, не преодоленные на предыдущем этапе. Тут заключен самый глубинный механизм, свойственный русскому типу исторической динамики, – самовоспроизведение на неизменной основе.
Погружение в глубины специфики, даже уникальности русского типа культуры необходимо, чтобы понять такие конкретные особенности исторической динамики России, как «движение по кругу», «историческая колея», «обрушения в архаику», «догоняющее развитие» и т. п. Чтобы понять самую цивилизационную сущность русского типа культуры – ее застревание в состоянии между традиционализмом и потребностями модернизации.
Подобное погружение необходимо и для понимания того, откуда проистекает принципиальная инаковость России по сравнению с Западом. Там преодоление в сознании стремления к трансцендентному источнику порядка, к Абсолюту и обретение этого источника внутри самой личности и общества проходило медленно, более трехсот лет и осуществлялось поэтапно через такие эпохальные события-сдвиги, как Возрождение, Реформация и Просвещение. А сами эти события, в свою очередь, стали возможными и реальными на основе западноевропейской Античности и Средневековья. Средневековье же в своей сущностной содержательности было процессом синтеза между варварством и античностью, в ходе которого произошло несколько важнейших качественных сдвигов в сознании человека и общества. Уже в ходе того синтеза многократно зафиксирован сам факт развития сознания. Можно оставить в стороне, вероятно, самый богатый в данном смысле пласт исторической реальности, где происходило развитие мысли и сознания, – средневековую западноевропейскую схоластику и богословие – и взять более приземленный пример. В ходе соединения (то есть, опять же, в ходе синтеза) обычного права варваров с юридическими нормами римского права, собранными и опубликованными в кодексе Юстиниана (529–534) и вновь обнаруженными в Болонье в ХI в., произошло утверждение в западноевропейском сознании права не только как нормы закона, но и как основания для всего жизнеустройства. Становление самого феодализма как социально-экономической и интеллектуально-нравственной реальности происходило, образно говоря, уже на правовой основе. Великая хартия вольностей датируется 1215 г., и в ней зафиксированы самые разнообразные права сеньоров, вплоть до права идти войной на своего короля. И главная её статья: «Ни один свободный человек не может быть арестован, содержаться под стражей, лишен своих земельных угодий, объявлен вне закона или сослан без законного разбирательства, которое осуществляется особо назначенными людьми или по закону государства». Правило «вассал моего вассала – не мой вассал» тоже из той категории мыслительных сдвигов, развития сознания, без которых не могло быть феодализма и в социально-экономическом его выражении.
Наконец, такие погружения в глубины становления культуры необходимы, собственно, для постижения сюжета настоящего текста – о происхождении и глубине догматизма системных либералов и в этой связи для ответа на упомянутый вопрос: как это опять могло случиться с Россией во второй раз за одно столетие?
Предваряя ответ, необходимо снова подчеркнуть два важных обстоятельства.
1. Предела в своем развитии и в плане общественного сознания, и в плане социально-политического устройства Россия достигла к концу ХV века. Потолка достигли, когда множество разрозненных, изолированных каждый в себе локальных миров, разбросанных на огромном лесостепном и болотистом евразийском пространстве, были насильственно соединены в одно большое общество, ставшее одной страной и единым государством. Соединение прежде изолированных миров, представленных к тому же разными этносами – угро-финским, восточнославянским, тюркским и монгольским, – произошло не естественным путем преодоления их догосударственной, архаичной еще культуры, а насилием. Порядок большого общества привнесли в такие локальные миры и навязали им извне и силой. Русский мир тем самым уже при рождении оказался болезненно и, как показывает вся наша история, неизлечимо расколотым. Одна его половина – олицетворяющая, представляющая и насилующая большое общество, – это власть и все многочисленные и разнообразные околовластные структуры. Вторая половина – архаичные, не связанные между собой локальные миры. Им была чужда любая государственность, а вместе с ней и любые универсальные ценности и понятия, свойственные большому обществу. Традиционалистское еще мировидение и жизнеустройство локальных миров становилось нормой для всего большого общества и для единого государства. Вполне естественно, что и само такое единое государство не могло стать ничем иным, кроме как идеократической империей, феодального, а точнее сказать – полуфеодального еще типа.
За прошедшие пять столетий произошли огромные изменения во всех сферах жизни страны. Свершилась урбанизация, выросла экономика, повысилась техническая оснащенность, дважды кардинально менялись виды самой государственности, менялись местами столицы, размеры страны то расширялись на порядок, то вновь сужались до Московского царства. Но при всем при этом, за чередой меняющихся внешних форм оставались неизменными фундаментальные смыслы.(об этом можно сослаться на работы Пивоварова, Фурсова) Или, как говорят французы: la plus ça change la plus ça reste la même chose . Потолок ХV века остается не преодоленным до сих пор. Россия по-прежнему дофеодальная империя – правда, теперь уже на последнем издыхании. Зато господствующие отношения, установленные еще тогда: а) административная, полуфеодальная рента и б) отношения по договоренности (а не договор), жизнь «по понятиям», – остаются незыблемыми. И, особенно важно подчеркнуть, ничего к ним принципиально нового не добавилось по сей день – именно потому, что цивилизационной нормой для России остается самовоспроизведение на основе неизменного матричного основания.
2. Такие категории, как рынок, собственность, стоимость, личность, право, судебная система, права человека, правовое государство, гражданское общество, государство на службе у общества, государство как нечто отличное от страны, родины, державы, разделение властей, демократия, – все подобные понятия совершенно никак не отложились в российском общественном сознании к 90-м годам прошлого века. В качестве жизненных оснований, устойчивых традиций они никогда не утверждались, а некоторые даже и не зародились в российской исторической реальности. Они вырабатывались и утверждались в качестве универсальных форм общежития в большом обществе и в едином государстве совсем другой, европейской культуры и были универсальными только для нее, где нормой нарождения и развития новых смыслов была медиация, а не инверсия.

В конце ХХ в. в России и с Россией в цивилизационном и общекультурном плане случилось то же самое, что произошло в начале того же века – обрушилась отжившая свое и неспособная отвечать на вызовы времени Русская Система. После первого крушения усилиями большевиков на основе: а) сохранившей матрицы в виде, главным образом, мифологического сознания общества, б) перекодировки Идеи Должного («мировая революция» и «коммунизм» вместо «царствия небесного на этой земле») и в) уничтожения десятков миллионов в ходе подавления населения, – удалось протащить Русскую Систему еще почти на семьдесят лет.
И вот в конце 1980-х – снова усталость металла в «кольцах всевластия», подновленных большевиками, и снова обвал системы. И снова, как и в первый раз – глубокий, всеохватывающий и, как в 1917 г., вплоть до обнажения ее матричных оснований ХV века во всей их дикости, бесчеловечности, алчности и жестокости. Все подобные прелести не пришли с 1980–1990-ми, они лишь выявились с наступлением смутного времени фактического безвластия и безвременья. Это было не раскультуривание человека и общества, а выход наружу латентных качеств и свойств, раскрытие скальной породы, материковой, догосударственной еще традиционалистской русской архаики.
Главной особенностью прошедшего двадцатилетия стало то, что выход из смутного времени шел в традиционном для русской архаики направлении – к усилению авторитарного начала, его враждебности в отношении любых инициатив и творческих проявлений со стороны населения вплоть до полного их подавления к концу двадцатилетия.
Что касается многосоттысячных митингов и манифестаций в Москве и в других городах конца 1980-х – начала 1990-х тогда еще Советского Союза – они были столь же по-русски почвенные, как и многое другое в нашей жизни. Не зря же проницательный русский писатель и непоколебимый до самой своей смерти государственник А. Солженицын с неприязнью и даже с презрением заметил в наших манифестациях «карнавальные одежды Февраля». Кстати говоря, этим своим «государственничеством» лагерник Солженицын сильно отличался от лагерника Шаламова. Солженицын мыслил категориями неприязни к советскому режиму и писал о нем. А Шаламов думал и писал о русской системе.
В том порыве конца 80-х – начала 90-х на улицах и площадях проявилась подсознательная массовая стихия и линия поведения, из еще более отдаленной нашей древности, чем Февраль и Октябрь 1917 г. В стремлении быть вместе, выкрикивать одни для всех лозунги, просто быть на глазах у всех выплеснулась вдруг свойственная вообще массовому сознанию и, кроме того, идущая из самых глубин вечевая, соборная, противоположная авторитарной основа русской нравственности.
Мне довелось быть не просто участником этих массовых спонтанных порывов, но и одним из организаторов обеспечения их безопасности и проведения. Я знаю, в них было много искренности, благородства, много протеста против всего дурного в том, надоевшем всем порядке. И была надежда на перемены к лучшему. Но я не могу не отметить ту же русскую архаичность и в тех событиях. На улицы тогда выплеснулись, главным образом, эмоции, массовая психологическая несовместимость с гнетущим бытием. А глубоко осознанного, рационально сформулированного в этих порывах, в этом движении было не очень много. Может быть, именно социальной аморфностью, то есть неструктурированностью на социальных основаниях, политической незавершенностью нашего движения объясняется и то, что оно «схлопнулось» так быстро и тихо, как и начались. Увы, это было не пробуждение масс – это было их возбуждение.
Две противоположные формы русской нравственности – авторитарная и соборная – проявились в ходе и сразу после развала Советского Союза не как рядоположенные, а как логически и даже, можно сказать, генетически связанные. Собственно, это даже не две разных, а одна и та же традиционная русская нравственность с двумя противоположными ее обличиями. А их конкретное проявление выразилось, с одной стороны, в постоянном нарастании властного начала и его враждебности к населению, а с другой стороны – в стремительном увядании активности самого населения, в нарастании его подавленности и безразличия. В таких тенденциях и есть их глубокая почвенная укорененность в современном русском сознании.
Но, самое главное, оба эти движения, или тенденции, вписываются в один общий для них поток обрушения Русской Системы, который нарастает с 80-х годов прошлого века. Поток обрушения, вобравший в себя, охвативший собой полностью и целиком всю Россию, и представляет собой ее сегодняшнюю сущность, ее истину.
Здесь мы вплотную подошли к ответу на вопрос «как это опять могло случиться…»
Как и большевики в 1917 г., люди, пришедшие к власти с Ельциным и объявившие себя либеральными демократами в 1991-м, смотрели на Россию и на ее будущее, не исходя из русского опыта, а руководствуясь внеположенными такому опыту теориями, ценностями и понятиями. Большевики опирались на марксистский истмат, соратники Ельцина – на западноевропейский либерализм. Ну, а конкретная из внеположенных схем русской истории и действительности – марксистская или либеральная – естественно, становились обоснованием господства в России и над Россией конкретной силы – марксистов или либералов.
В этом и заключена социальная обусловленность системных либералов.

«Системный либерализм» и коллаборационизм» 

Оставим в стороне, что далеко не все меры либеральных демократов в действительности были либеральными. Оставим и то, что западные либеральные ценности были и есть внеположны России. Наконец, даже забудем, что наши либерал-демократы вообще никогда не были никакими ни либералами, ни демократами. Однако все равно неоспоримо, что все сделанное за последние двадцать лет в массовом сознании воспринимается как сделанное от имени либерализма и объявляется либерализмом. А общий итог всего сделанного – нарастающее всеобщее крушение.
Так что в реабилитации через постижение нуждается не только истина о происходящем в России, но и сам либерализм как свобода России.
Наши сегодняшние системные либералы – те же вчерашние либерал-демократы.
Со своим приходом во власть они объявили наступившее после распада Советского Союза время и его смысловое содержание переходом от несвободы к свободе. Точнее и конкретнее – они назначили один Большой переход, в котором три малых: в экономике – от плана к рынку; в форме правления – от диктатуры к демократии; в государственном устройстве – от империи к национальному государству.
Более того, они негласно учредили этапы проведения всех трех малых переходов. По-моему именно Е.Г. Ясин является автором таких, например, строк: «Если хотите, создание демократической России – это та задача, которая была отложена в 92-м году ради радикальных экономических реформ. Но теперь, когда основные реформы уже сделаны и мы имеем рыночную экономику, дальнейшее ее развитие возможно только при демократии».
Наполеон, взяв в России какой-то очередной городок, спросил городского голову, встречавшего победителей хлебом-солью: почему не было салюта? Тот начал было отвечать: «Во-первых, нету пороху, во-вторых…» – «Не надо «во-вторых», – отрезал Наполеон.
Более всего удивительно, что системные либералы и сегодня считают возможным уходить вообще от суждений о России в целом, от вопросов о том, где она по шкале Большого времени, что с ней происходит: кризис и упадок. Умирания, или же кризис подъема и, в целом, успешного развития. Как всегда, они начинают и заканчивают свои анализы, исходя из «во-первых», «во-вторых» etc. «Во-первых…» – говорят они, имея в виду все три малых перехода, на которые, по их соображениям, как-то можно разодрать одну Россию, – «переход к рыночной экономике в основном состоялся». Правда, уходят и от вопроса, как он мог состояться – хотя бы «в основном» – без собственности, без права и без свободной личности. Тогда на вопрос: что такое змея? – нужно считать исчерпывающим ответ: то, у чего нет лап, крыльев и теплой крови. Но, главное, как к нему можно «в основном» перейти, оставаясь в государственной диктатуре (патримониальной вотчине, автаркии, закрытой корпорации) с имперскими амбициями?
В самом начале я сказал, что в рамках «Либеральной миссии» и на Ходорковских чтениях нет ни прямой, ни скрытой апологетики нынешнего режима, что, напротив, все выступления здесь весьма критичны, в них, как правило, дается глубокий, взвешенный анализ экономической ситуации, социальных отношений, политической конъюнктуры. Могу это повторить и сейчас.
Но если в интеллектуальном сообществе нет устремленности к истине о реальном состоянии общества и власти в России сегодня, то независимо от причин зашоренного взгляда – из мыслительных особенностей смотрящих или его социальной обусловленности – объективно, как не крути, он апологетичен.
Не замечать, не видеть или замалчивать приходится, по крайней мере, два феномена.
– Русский социум.
Здесь надо скрывать целенаправленно осуществленную «либеральными демократами» невиданную в мире поляризацию российского общества. То есть они сами своими действиями усугубили веками существовавшую болезненность нашего социума. Задолго до их прихода к власти из исторического опыта России было известно, что его раскол на многие враждующие между собой, уничтожающие одна другую части – не только его болезнь, но и главная сущностная характеристика.
– Русская власть.
Она всегда была враждебной населению покоренной страны. Это тоже было хорошо известно из исторического опыта. Известно вплоть до деталей, до механизмов превращения ее в «моно-» и даже в «само-» субъекта, в «волящую себя волю». За прошедшие двадцать лет наша власть с участием в ней либералов стала не отчасти – как было всегда – а абсолютно воровской. Для нынешних вождей-чекистов и всей «вертикали под ними» единственный смысл жизни – «государственная безопасность», то есть максимально продлить грабеж своей страны. Решив погодить пока с демократией, теперь наша власть ведет уже настоящую войну против всего населения, вплоть до ограждения и «сбережения» его в своего рода резервации – без права вмешательства в экономическую и политическую жизнь. Правда, называется такая война по-разному: сохранением территориальной целостности, «точечными» убийствами, борьбой с терроризмом…
А ошибка, которая хуже преступления, состоит в следующем.
Люди, пришедшие к власти в России в 1991 г. и передавшие ее в 1999-м по наследству таким же, как они, думали и думают не о России, а о преобразовании ее на основе чужих ценностей, но, теперь уже в полной мере, и в своих собственных интересах. Так получилось, потому что среди думающих людей в России просто не было таких, которые выстрадали бы свои думы на историческом опыте самой России. Людей, способных думать независимо, давно уже поистребили. А таких людей во власти, или даже около нее, вообще, даже близко никогда не было. В результате, как и в 1917 г., Россию во второй раз за одно столетие использовали как средство для испытания какого-то очередного вздора. Первый эксперимент обошелся в сотни миллионов жизней и обернулся нравственным уродством всего населения. Ельцинско-путинская власть сделала начатое тогда угробление России теперь уже, по-моему, необратимым.