Часть третья.
После восьмого класса меня вместе с другими девочками перевели в мужскую 170-ю школу, которая находилась во дворе нашей женской школы #635, но была от нас отгорожена железным забором. Теперь мне, троечнице (двойки в анамнезе по математике, физике и химии, но не в четверти, слава Тебе, Господи!), мне предстояло позориться уже в другой школе, перед идиотами: все было понятно сразу, школа эта на входе пахла табаком и мочой. Наш девичий полукласс как-то расселся по-двое, среди мужских парт, я оказалась в соседстве с Леной Т., с которой никогда не общалась в родной школе. С первых же дней я стала учить уроки, тем более что моего деда упекли в психушку, видимо, по жалобам его бывшей жены Юльсанны. И я сидела одна дома и училась как прОклятая. Серьезно занялась математикой и физикой с химией, потому что мне уже стукнуло весной 15 лет, и я решила куда-то поступать, получать высшее образование. Мой дед был профессор -и мой малознакомый папаша тоже. У мамы было почти два института - знаменитый ИФЛИ, ин-т философии, литературы и истории, четыре курса (я у нее в конце 4-го курса родилась, а то бы вышибли ее из института как члена семьи врагов народа; но курс на собрании её, беременную, пощадил). В 1943 году, когда она работала в Куйбышеве на шарикоподшипниковом заводе, сколачивала ящики, ей пришел в Куйбышев вызов в ГИТИС, в театральный на театроведение, она всюду по институтам страны рассылала копии своих документов об окончании четырех курсов ИФЛИ (впоследствии я преподавала на том же факультете ГИТИСа, куда она поступила). И она сбежала из нашего дома поступать, бросив меня пятилетней - оставив на лежачую мать и работающую на заводе в конструкторском бюро сестру. Но эту ее сестру продержали ночь на допросе в органах, и она опоздала на работу. За что ее бы посадили, это был оборонный завод, но она в свое время легла в психбольницу. И ее просто уволили голодать. Ее мать, моя лежачая бабушка, уже много лет была защищена диагнозом «шизофрения». Всю ее семью арестовали, пятерых расстреляли, одну посадили на 16 лет. А вот психов органы не арестовывали. (Гитлер-то просто расстрелял все психбольницы). И все 4 года после бегства мамы ее родные, ее мама, сестра и ребенок, голодали. Но она посылала нам какие-то гроши. На керосин у нас средства были. Бабушка еженощно готовила на примусе суп из соседских помоев (я притаскивала их ведро, его опрокидывали на газету и перебирали). А электричество у нас отрезали. У меня не было никакой обуви и теплой одежды, все зимы я лежала у бабушки под боком, и она мне наизусть читала «Войну и мир», «Мертвые души» и повести Гоголя, а с истории ВКП(Б) я научилась читать и частично выучила наизусть, например, историю ленских расстрелов -до сих пор помню как декламировала «И тронулся лед народного движения, тронулся!». И «Портрет» Гоголя выучила. А вот Маяковского (бабушкиного неудачливого претендента) я не любила. Бабушка всюду возила с собой его книгу. У нас еще было жизнеописание Сервантеса, мне даже приснилась его огромная камера в тюрьме: кирпичные своды, старинные окна и стол под белой скатертью, а на нем графин, у которого сквозь резное стекло виднелось драгоценное темное вино. Еще была одна детская книга -«Комната на чердаке»Ванды Василевской.
Но у дедушки Яковлева была сестра Маруся (ее сын был потом известный киноартист Сергей Яковлев), и она приехала в Куйбышев инспектировать театры и зашла к нам. И повстречала тощую, грязную и вшивую девчонку. Привезла ей кукольную посудку ( а у меня из игрушек был только голый одноногий пупс, кому посудка-то!) и коробку мармелада, которую девка сразу порвала, вскрыла и все мигом слопала, голодная была. И уже в Москве Маруся устроила маме моей, видно, скандал. И мама приехала за мной, соседские дети меня поймали во дворе, схватили, руки выкрутили и привели к себе, а там мама мне сварила манную кашу, сладкую и на молоке. А я рыдала, опускалась на пол, хотела встать на колени, но меня эти брат с сестрой держали как клещами. И меня от каши вырвало! И мама меня, такую страшную, на руках понесла в баню, там меня постригли до челки. И она меня там увидела, грязную, костлявую, тощую, с огромным животом, как у всех голодающих, всю в расчесах! И она меня вымыла, одела в белье, носочки, платье и сандалики -и увезла на самолете в Москву. И на утренней заре мы с мамой стояли у перехода, и я смотрела на ту сторону, на свой родной дом, на гостиницу «Метрополь». Где я родилась и прожила первые три года. У нас было там две комнаты, была картина с женским профилем и узлом рыжих волос: портрет моей прабабушки в молодости. Ее в 18-м году, когда она поехала в голодные времена в свое имение, работники закопали там живьем. Видно, ее дом разграбили, и она этого не простила.
Урожденная Александра Андреевич-Андреевская, помещица Войска Донского. Из рода декабриста Южного общества Якова Андреевича. Тут я заплакала.
Комментариев нет:
Отправить комментарий