Жизнь за МКАДом: Западная Сибирь
Максим Собеский: трудно найти такую страну, как Россия, где один и тот же пейзаж так растянут
http://www.kasparov.ru/material.php?id=59CF92DF85C2B
update: 30-09-2017 (16:02)
Новосибирск – Тюмень – Сургут – Тазовский – Югорск
Центральная Россия – это Западная Сибирь. По горизонтали ее пересекает автодорога "Иртыш", стратегическая артерия страны, а на Крайний север уходит тупиковый "Сибирский коридор". Там царят сотни километров однотипного пейзажа – заболоченная лесостепь, полная воды тайга и продуваемая ветрами тундра, где бродят бурые медведи. И большие города, в которые уезжают люди за достатком: Новосибирск, Тюмень и Сургут. Бесхозные поля сменяются посадками карликовой кукурузы, а наличие или отсутствие нефти и газа в земле определяют уровень жизни. Объединяет все это – раздражение сибиряков от Москвы.
Барабинский забег
Сибирь – это летняя жара и зимняя стужа. В первых днях августа в Новосибирске даже чересчур печет. Асфальт превращает тридцать с бонусом градусов в нечто более дискомфортное; пенсионеры хватают воздух ртом в автобусах и принимают лекарства. Впрочем, в метрополии, а Сибирь – это колониальная территория "москалей", как тут зовут Москву, жара переносится хуже: там влажнее, здесь – суше. Мне автостопом в сторону столицы; впереди – депрессивный Урал, и нефтегазовая тундра между Енисеем и Обью, откуда правительство черпает основные деньги.
В автобусе, что уходит в загородный рейс в аэропорт Толмачево, два человека туристического вида. На красивой и высокой девушке 95-ти литровый рюкзак "Юкон" от "Nova Tour" – эти россияне делают плоховатые рюкзаки, и спина сибирячки пошатывается. У меня же, позади месячное путешествие по Алтаю, потрескавшиеся от высокогорья пальцы, и шок от городской суеты. Она скоро улетит на самолете на Камчатку, я стану на выезде из новосибирского спутника – города Оби, и начну ловить фуры. Я никогда не летал на самолетах.
Звезда по имени Солнце уже не так печет мне голову, а грузовики проносятся, не тормозя; легковушки я стесняюсь стопить – большой рюкзак. Зачем-то на обочину съезжает автобус и сигналит. Заглядываю в дверь – пустой. Водитель часто подбирает вольных путешественников с пустыми карманами. Чудо китайского автопрома, которым он управляет, стоит десять миллионов рублей; Россия – добывающая страна, и свои комфортабельные автобусы выпускать не торопится. Жаль, но через 15 километров мне выходить, и я три часа торчу на подъезде к селу Прокудское. 6 августа 2017 года – это воскресенье, неподходящий день недели для автостопа. Сочтя себя неудачником, плетусь в темноте пару километров к селу, где пребольно натыкаюсь лбом на остановку, в которой, затем, ужинаю и моюсь.
Рывок на пару десятков километров – работники автосервиса возвращаются домой на микроавтобусе "Ford". Как и многие жители районов, они ищут работу ближе к городу – там, где им заплатят хотя бы 30-40 тысяч рублей в месяц. Присутствие рядом мегаполиса Новосибирска не ощущается – заболоченная Барабинская лесостепь, редкие деревни, окутанные туманом озера, немногочисленные кафе и заправки, повороты в населённые пункты, не отягощённые фонарями, а телефон теряет сигнал.
"Не останавливаются, потому что автостопщики задолбали, вся дорога в них!" – писающий водитель хлебовозки как-то неприветлив. "У тебя носки чистые? Тогда залезай – я разутый езжу!" – соглашается, все-таки, он. Сергей, как и многие ветераны ВДВ, недавно крепко отпраздновал профессиональный день 2 августа. Он доставляет в Барабинск хлеб за три сотни километров, из Новосибирска. Неужели в тридцатитысячном городе нет пекарни? Есть, но магазинам нужно разнообразие товара, так что перевозчики жгут бензин, а покупатели берут недешевые батоны.
До Барабинска остается полсотни километров, и хлебовозчик, после воспоминаний о работе на якутских стройках, устраивается поспать с часок; работает он по ночам. Я же кормлю злых сибирских комаров на заправке у деревни Кожурлы. В 2014 году, во время эпопеи с Маршем за федерализацию Сибири, мы с подругой ночевали тут в палатке – утром была феноменально дешевая и вкусная еда в кафе. Ностальгия. Водитель же, оторвал голову от подушки спустя три часа; проносящиеся фуры с узбекскими и казахскими номерами не обращали на меня внимания.
Омская пыль
Тысяча и пятьдесят километров, и сразу – все на ижевской фуре "Volvo": от Барабинска до Тюмени. Андрей – велотурист, и мы долго спорим о туристическом снаряжении: мой 85-ти литровый рюкзак "Deuter", он оценивает как излишне переполненный. Обычно водители задают нелогичные вопросы – что я ем в пути и горах. Он же, из фанатичных дальнобойщиков, для которых работа – это не только солидная по российским меркам зарплата в 50-70 тысяч рублей, но и открытие мира: "Когда получил первый рейс до Владивостока – так обрадовался! Горные серпантины, тягуны, тайга. Осень – первый снег. Испытываешь себя. Но два раза съездил – уже неинтересно, новый маршрут хочется. Ходил в Усть-Кут, работал в Салехарде, был в Чечне". Его родной Ижевск имеет славу бандитского, в прошлом, города.
Бессонная ночь сказывается, и мы еще не минуем Омск, как я проваливаюсь в сон. Визуально я ничего не теряю: сказать, что окрестности трассы вгоняют в уныние – попасть в точку. Береза, тополь и болото. Когда я приспускал окно, в кабину врывался запух тухлой воды с болот. Окрестные деревни располагались по их краям. Леса стояли в болотах. Даже опоры электролиний торчали из воды. В редких местах – сельхозугодия. А когда фуру заправляли на заправке, ветер из Казахстана стегал лицо песком. В эти часы в голову меньше всего приходят мысли, что Омск имел статус столицы республиканской России, контролируемой правительством адмирала Колчака, которого в Сибири так же не любят, как и кровожадных идиотов-большевиков: белый режим беглых чиновников и офицеров, из европейской России, был лют к сибирякам.
Впрочем, отрезок Омск–Новосибирск "любят дальнобойщики – прямая дорога". Омск, мне уже более или менее знаком по многочисленным экскурсиям к востоку от Урала: я ночевал в городе, и в его окрестностях. Омичи не очень-то тепло отзываются о "родимом болоте", где немилосердные степные морозы сменяет мучительное лето. Из 2 миллионов жителей области, 1,2 миллиона живут в городе, давшем миру музыканта-философа Егора Летова и "Гражданскую оборону". Крупная промышленность города, как "Омский нефтеперерабатывающий завод" и "Омское моторостроительное объединение имени П. Баранова" уже контролируются москвичами – зарплаты падают до 10-15 тысяч рублей, а Омск обрел репутацию банкрота. Ходят слухи, что омскую землю разделят между Тюменской и Новосибирской областями. В это мне не верится.
Тюмень: там, где растет кукуруза
В Тюменской области нас стали окружать леса, отдающие разнообразием – ель и сосна вытесняли степные деревья. Появились холмы. Желтела низкорослая пшеница и рожь, зеленела карликовая кормовая кукуруза. Глаза отдыхали от монотонных картин Новосибирской и Омской земли. Наверное, трудно найти такую страну, как Россия, где один и тот же пейзаж так растянут; что-то фотогеничное приходится искать на дальних окраинах – крайнем юге, севере и востоке. Русская тоска и редкие туры на Черное море.
Тюменская область больше в два раза, чем Украина. Она – один из самых богатых регионов Сибири: нефть и газ на её северах дают финансовые рычаги Владимиру Путину для осуществления контроля над Россией. "Газпром", "Лукойл" и "Роснефть" забирают полезные ископаемые; сотни тысяч рабочих из депрессивных регионов и даже из соседних государств, как Украина, Белоруссия и феодальных образований Средней Азии, едут на тюменские вахты. Режим в Кремле, подчеркивая колониальный способ управления Сибирью, оставляет минимум денег тюменской области и входящим в ее состав автономным округам: Ямало-Ненецкому и Ханты-Мансийскому. Крупные предприятия принадлежат москвичам, которых тюменцы просто ненавидят.
"Раньше, даже около Уренгоя, чернорабочим и охранникам из вахтовиков по 60-70 тысяч рублей в месяц платили. Как пришли московские управленцы – зарплаты понизили в два раза. Теперь что-то получить можно на самом Крайнем Севере, на Ямале. И только, если напрямую в "Газпроме" вербоваться: посредники обкрадут", – объясняет дальнобойщик Андрей, бывавший на вахтах. Минимальный наем на вахту – три месяца. Если выдержать 6 месяцев, то "Газпром" оплатит месяц отпуска. "На вахте – без выходных, и по 12 часов в день работают. Живёшь в комфорте, кормят на убой, одежда теплая. Если не алкоголик – то выдержишь. Если втихаря нарушаешь сухой закон – не пей с башкирами, стукачи!" – описывает быт вахт водитель.
Тюмень – один из немногих городов, где после Перестройки население выросло наполовину, с 500 тысяч до 750 тысяч – и это, не считая десятков тысяч незарегистрированных россиян и иностранцев. Опустошение недр позволяет тюменскому правительству поддерживать сельское хозяйство, чинить дороги и застраивать Тюмень новыми кварталами. Четыре года назад трассы Тюмень – Абатское (крупное село на границе с Омской областью) и Бердюжье – Ишим (часть стратегической дороги Москва – Омск) состояли из разваленного асфальта; в 2017 году там ровное полотно. "Собянин, будучи мэром Тюмени, привел в порядок объездную дорогу; и выгнал автомагазины с развязок", – комментирует Андрей нелюбимого и именуемого москвичами "оленеводом", уже столичного градоначальника. Тюмень, его "Volvo" просто пролетает, в отличие от Омска с его пробками. Но вождение местных водителей не соответствует европейскому уровню полотна – дорогие иномарки подрезают, особенно стараются русские и кавказские юнцы из "золотой молодежи".
Из Тюмени, мой путь идет на Урал в депрессивный свердловский город Тавда. От Тавды до Тюмени сто километров, но железная дорога с города не доведена до Тюмени, и круто поворачивает на Севера. "У нас все делали не под людей, а под добычу недр и леса", – комментируют местные. В реке Тавда вода чёрного цвета; в ней ещё изредка ловят осетра, а уральские деревни и городки живут в нищете и криминале. Уральцы на улицах города, где лесоперерабатывающие и механические заводы стоят в руинах, смотрят на меня угрюмо, а самый ходовой товар в магазинах – алкоголь. После приветливых и любопытных сибиряков – это дискомфорт. Но это уже другая история, растянувшаяся на две недели.
Тобольск – между югом и севером
Этот тупиковый маршрут несколько лет как владеет моим сознанием. Там – изредка натыканные города. Я открываю атлас и провожу глазами по линии на карте, обозначающей дорогу с твердым покрытием: Тюмень – Тобольск – Сургут – Старый Уренгой – Тазовский. Дальше – только по воде или воздуху: на северо-восток Таймыр, на северо-запад – Ямальский полуостров. Влево – Надым и стройка трассы на Салехард, по костям сталинской железной дороги. Сегодня 22 августа и я, искусанный мошкой, в тридцатиградусную жару покинул Тавду, обещая себе искупаться в реке, которая максимально близко впадает в Карское море. Тавда – Тазовский – 1800 километров.
"Мои прадеды, как и другие сибиряки, были для большевиков кулаками. Коммунисты согнали всех в колхозы. Люди разучились работать единолично, появилось много люмпенов, которые пьют на лавочке и злословят про "татарчат", которые в грязных калошах ходят, чтобы на скоте благосостояние сделать", – говорит Александр – предприниматель, он занимается лесом. Грузовик несется мимо засеянных полей, и торговцев, что предлагают маленькие ведра белых грибов за 450 рублей. Но Тюменщина сто лет назад была более обжитым местом: "Сколько коммунисты деревень в тайге разорили ради колхозов, и выгнали из домов живущих обособленно семей!"
"После "Крыма", в моей фирме из дюжины человек трое остались. Остальных пришлось уволить, а машины продать!" – на чистом русском языке зло кричит скуластый и смуглый местный человек в потрепанной "Газели". Он планирует переехать в Подмосковье, где больше возможностей для грузоперевозчиков. Здесь же – в паре десятков километров от Тюмени, люди все еще ждут, когда им проведут газ в их поселки. Но чиновники делают упор на облагораживание шоссе – наземные переходы, лифты для инвалидов. Даже богатая область в России имеет много проблем.
Я жду, что ландшафт изменится – но все 240 километров к Тобольску природа остается неизменной. Сокращаются площади полей – приближается север, а берега Иртыша, поражают крутизной обрывов. Тюмень, для сибиряка – это южный город. Тобольск, когда-то столица Сибири – ворота на север и "большая деревня". И дорогу почему-то размечают рабочие из Мордовии, а кафе на трассе на Заполярье принадлежат дельцам, приехавшим из исламских регионов Кавказа. Парамза – мордвин, что окончил вуз с дипломом журналиста, но получает деньги за физический труд: "За Нефтеюганском сели в кафе поесть, девушек зашедших угостили. Там "бородатые" были – как волки смотрели. Подошел хозяин и сказал, что платить не надо, а такси он нам заказал – мы должны уйти. Местные же рассказали, что там чеченцы ошиваются, и нам очень повезло – им все с рук сходит". Чашечка чая в этих местах уже обходится в 40, а беляш в 60 рублей. Я вспоминаю Донбасс – там в пять раз дешевле.
В краю мошки и трубопроводов
Тревожная темнота окружает дорогу, непонятно – вокруг топи или тайга. Магомед из Дагестана старается обгонять попутные фуры, и культурно мигает задними огнями легковушкам, давая знать, что прижмется к обочине, если они захотят обойти его. За четыре дня ему надо проехать 3000 километров и успеть заскочить к семье. Поток машин на Север идет колоссальный, а названия встречаемых населенных пунктов на грубоватых мансийских и хантских наречиях: Уват, Салым, Пыхь-Ях.
Русский парень с внешностью и бородкой типичного викинга из исторического сериала – про заговоры и грабежи, спит в бензовозе. Надо подойти и постучать в окно; он сдвинет шторку, выйдет в одних трусах и отольет солярку. Чек никто не просит и не даст; а этот парень – наемник, и его хозяин, определенно, делится с полицией – ведь "левая" солярка уходит за 35 рублей, а на заправке за нее хотят почти 47 рублей. "Привыкай, тут Север, все дорого!" – любит повторять даргинец Мага. Как-то заправиться в Уренгое по 25 рублей за литр вышло ему в сутки ремонта. Добыча нефти в ХМАО и ЯНАО не значит, что топливо стоит как в Ираке: нефть в горючее перегоняют в Челябинске и Омске и отправляют на Север. Такова политика чиновников.
Туманы расходятся – до Сургута уже недалеко. Чернеют озера, реки и болота – это оттого, что имя здешней почвы – торф; а крепкие ель и сосна стали тоненькими деревьями. Пашен уже нет в этих странных местах, так похожих на центральную Карелию, но обделенных на сопки. Человек давно провел сюда железную дорогу, и длинные составы тянут цистерны. Затем, когда этого оказалось мало – отсыпал песка, и бросил бетонные плиты или проложил асфальт к городам. Кремлю на Севере нужны углеводороды – и вся инфраструктура под их добычу; также, и люди. Когда я проезжаю туда и обратно Нефтеюганск и Сургут – я понимаю, что мало кто решится дожидаться тут внуков. Безумные ценники в магазинах, московские цены на жилье, невыносимый климат с бесконечной зимой и изнуряющим летом; и непонимание – чем занять себя, кроме как рыбалкой, в выходной день. И толпы ваххабитов с закутанными женщинами.
Ямал. Природа преобразилась – тайгу разрезают глади длинных озер, а гигантские языки песка, в краю великих болот, удивляют. Северная полупустыня – и поляны, где стоят сосны на голом песчаном ковре. Дальнобойщик спит, а я разгуливаю по лесотундре и выискиваю фотогеничные моменты, избегая брошенных бутылок. Но песок переходит в мшистые кочки, среди которых хлюпает вода, а меня ест мошка. Слева и справа от меня – объекты нефтегазодобычи; бетонные дороги на участки разветвляются от "Сибирского коридора" каждые 10 километров. Ловит 3G. Из городов, как Муравленко, курсируют автобусы, с логотипами "Газпром", на вахты. Атмосфера дикой природы убита, а симпатичные киргизки торгуют курганскими яблоками.
"Мигранты русскую девушку изнасиловали. Я в Группе реагирования МВД работал. Ворвались в общагу, нас было десять бойцов, и отлупили сотню чурбанов!" – негромко рассказывает сибирский татарин-дальнобойщик из Тюмени. Туман накрыл дорогу, фуру трясет на сложившемся гармонью асфальте, и горят огни Газ-Сале. Полчаса и я достиг своей мечты; и 25 августа шел по ночному Тазовскому и слушал лай собак. Боясь угодить в болото, искал место под палатку на берегу Таза; и проснулся, не сразу вспомнив, что я за Полярным кругом. Наступившим днем я осмотрел краеведческий музей, где ненецкие национальные платья одеты на европейские манекены. За вход там денег не берут. А вечером, меня, как чужака, утомляла полиция. 7000 тысяч человек обитает в "Тазике", над которым гудят вертолеты, и где гниют корабли, а его дома на сваях ярко покрашены, чтобы не было грустно полярной зимой, когда лютуют бураны. Есть и казаки в лампасах, и тундра, сливающаяся с горизонтом.
Рука Пур, платная понтонная переправа. Коротчаево. За четыре часа мне остановят две машины: из "05 региона", едущего в аэропорт, подскажут место, более разумное для автостопа, а киргиз из забитой легковушки разведет руками. Я сменю шорты на штаны, и буду злобно отслеживать градусник на заправке – неизменное "0". Наконец, фура, которая заберет меня и вахтовика из Красноярска, с пакетом сигарет. За рулем чебоксарский парень Саша, отсидевший десятилетие с хвостиком. Вечером я вышел в Сургуте, а в сентябре около Надыма бурый медведь убил на трассе вахтовика.
Югра и добрая сибирская культура
Сургутский казак Виктор на прощанье вручает мне пакет круасанов: "Прихватишь водки? Дорога дальняя и холодная, осадки приближаются". Казак, в нормальном смысле, – потомок тех лихих и хозяйственных людей, что шли в суровые места, а не обвешанный иконами псих на бюджете. От алкоголя я отказался, а дождь две ночи переждал в деревне Тундрино, на одной из проток Оби; вахтовик и бизнесмен Вячеслав предложил в ненастье забыть про ночной автостоп у него в гостях, где угощал шашлыком с пивом. Ночью горели фары, а три сургутских мужика сетями забирали из реки огромных щук. Я так и не поплавал в северной Оби – после чистых новосибирских пляжей она пугала черной гладью и вязким дном.
Я вернулся в Москву окольными путями: Ханты-Мансийск – Югорск – Пермь – Воткинск. До столицы Югры – 300 километров. Ливень уйдет, солнце и крепкая жара сменят хмурое небо, но на исходе дня я буду дрожать от прохлады. В кабине грузовика, Рустам доставляет из Сургута товар в Ханты, я пытаюсь любоваться необжитыми лесами и ЛЭПами, но у меня уже не получается. "Фактически, от государства льгот, больше, чем на миллион рублей получили с женой – на жилье и ребенка", – перечисляет он, переселенец с нищающего Коми, причины, оставившие его в Сургуте. Его жена – акушерка, часто принимает роды у мусульманок. В поселке же Пойковский я глазел на жертвенную коробку с изречениями из Корана.
Ханты-Мансийск увешан бильбордами, подчеркивающими дружбу славян и азиатских угров. Впрочем, как говорят, те ханты и манси, что не спились, неотвратимо ассимилируются русскими. Торговля, кажется, почти целиком в руках суннитов-кавказцев, а прогулка по мосту над отдающим илом Иртышом – увлекательное занятие. Автостоп прекрасен: советский следователь с кабардинскими корнями, Александр Плотников, часто подсаживает попутчиков. В 1993 году он громил сепаратистов из "Уральской республики", теперь обменивает юридические услуги на деньги и посещает Европу. Его внедорожник разменяет 288 километров за 150 минут, и скроется за поворотом на Урай, а я приду к мысли, что нынешний персонал СК РФ – деградация.
"Дорога для лесовозов была разве пригодная? Фуры редко пробивались, и цены бешеные в магазинах коммерсанты ставили", – делится парень из поселка Советский, а я везу в рюкзаке раритет – атлас автомобильных дорог Тюменской области 2007 года. Там пробел между Ханты-Мансийском и Югорском – 380 километров. Это уже в прошлом, а Югорск – вотчина "Газпром-Трансгаз-Югорск". Уже темно, 28 августа завершает цикл, и я прикидываю – ставить ли палатку? – но местные все еще подвозят. Путешественник здесь в диковинку. "Меня родители так научили – если человек голосует, значит, надо остановиться", – беседует со мной уроженец Туркменской ССР, инженер-газовик Александр, и приглашает переночевать у него дома. Это часть сибирской культуры. Сибирь заканчивается: еще полсотни километров до Урала.
Жизнь за МКАДом: на обочине Северного Урала
Максим Собеский: Позади 13 000 километров
update: 09-10-2017 (18:58)
http://www.kasparov.ru/material.php?id=59DA08F882809
Ивдель — Горнозаводск — Пермь — Воткинск — Москва
На Урале, в обедневших городах, частный сектор отапливается дровами, гопники режут таксистов, а водители бензовозов нарушают правила, чтобы подвезти усталого человека с рюкзаком. Бывший наркоман разговаривает рэпом и ненавидит Путина с Ройзманом. Кого-то интересует, каким человеком вернется его друг с Донбасса, а пляжи в Перми напоминают помойку. Еще автору придется спать на остановке около колонии в Ижевске, и он не будет отмечать Курбан-байрам. Репортер встретит чувашских автостопщика и байкера, и с помощью экс-кагэбэшника попадет в Москву.
Из болота в разруху
Я нахожусь на 61 параллели. До Ледовитого океана всего 600 километров. Скоро граница Югры и Урала. Югра — это Ханты-Мансийский автономный округ, а под Уралом я подразумеваю Свердловскую область. Тонкостволая тайга, болота и холодный дождь в лицо и спину. Пост дорожной полиции — толстые сотрудники сгоняют жезлом все проходящие машины к обочине, с важным видом изучают документы водителей и лезут своими носами в фуры. Я про себя отпускаю неприличное выражение в адрес гаишников — из-за них, возможно, автостоп будет ужасным. Но первый же грузовик уже тормозит мне; и это "Америка" — красивая и сильная машина с длинным носом, огромным салоном, собранная в США. Меня колотит от озноба, и я слабо улавливаю, куда идет рейс — оказалось, в Екатеринбург.
Сегодня на календаре 29 августа 2017 года, и я уже устал от Западной Сибири — бескрайней равнины, покрытой однотипным лесом и переполненной стоячей водой. Когда мы въезжали в первый свердловский город Ивдель, я бурно радовался местной речке, с каменистым дном и прозрачной водой — она быстро стекала с предгорий Северного Урала. На фоне монотонности пространств к западу от Новосибирска — Урал выделяется. Даже его часть, где не видно полноценных гор, с трасс федерального и областного значений. После тысяч километров пейзажа Тюменщины с ее мрачными черно-красными водоемами — это было очень приятно. Дальше мне стало грустно.
В Югре и на Ямале я наблюдал, какие чудеса делают с регионом наличие нефти и газа. Если быть точным — даже те рублевые крохи, что достаются от Москвы субъектам Тюменской области после продажи за рубеж изъятых углеводородов. Урал — это пять веков грандиозной промышленной истории. Но Ивдель — это закрытые заводы, брошенные дома, плохая дорога. Железнодорожные пути в заводские цеха, по которым давно не ездят локомотивы. И штабеля спиленной сосны — это примитивный и актуальный способ получать деньги в городке, где медленно сокращается население.
"Раньше в этих краях было много гидролизных заводов. Налево спирт уходил — этим дагестанцы занимались, а менты крышевали", — рассказывает дальнобойщик Павел. Он возвращается из рейса в один из портов на Оби. Как и множество уважающих себя уральцев, он игнорирует "Платон" — налог в пользу клана Ротенбергов.
"Да здравствует Единая Россия!"
Картина не менялась с каждым новым городом по мере продвижения на юг: Черемухово, Североуральск, Краснотурьинск, Серов. В широко раскиданном частном секторе народ накапливал на приближающуюся морозно-трескучую, по-уральски, зиму дрова, промышленные зоны изобиловали предприятиями-банкротами, а лесовозы встречались на трассе очень часто. Признаков сельского хозяйства не наблюдалось. Оставалось любоваться речками и робко поднимавшимися на горизонте горами, и накидывать ремень безопасности, когда впереди маячил очередной патруль ДПС. Урал — "красный" регион, и устраивать проверки на дороге здесь — как визитная карточка.
Невдалеке от Нижнего Тагила сразу возникает ассоциация с лагерями — такова вторая слава промышленного региона. Мы проехали указатель "Новая Ляля". Там — ИК-54 строгого режима с плохой репутацией. Мой знакомый, автостопщик в прошлом и ныне дальнобойщик из Екатеринбурга, представляющийся людям как "Люцифер", посетил по приговору суда это учреждение. Было это на заре нового тысячелетия. Не тайна, что как били фсиновцы тогда спецконтингент, так и лупят смертным боем и спустя полтора десятилетия. Но реформы ФСИН идут! В этом месте злая ирония.
"Слава Единой России!" — свисает баннер с моста; там, где прямая дорога идет в "Катю" или же ЕКБ (Екатеринбург), а качканарский поворот направо означает, что я попаду в Пермь. На "Америке" Павла я проезжаю 470 километров; дальнобойщик, не слушая моих возражений, поставил первое, второе и третье в кафе, и сказал: "Ешь!". Тут я, честно говоря, дико смутился. На прощанье Павел вручает мне банку прекрасного меда со своей пасеки и консервы с леденцами: "Путешествуй, пока молодой!". Водителем он стал, потому что не разделял совет матери: "Учись, пока молодой!". Его семья — это потомственные уральцы и сибиряки.
В притоках Туры моют золото — я этого не знал. Парень в грузовой "Газели" забыл права дома и год назад еще принимал наркотики. "Менты поймали под марихуаной, на учет меня поставили. Пид***сы! Я подумал, что слишком много проблем: перестал употреблять. Вот, сижу дома, не работаю — в деревне хорошо. Думаю, чем заняться. В области плохо везде — толком не платят. Буду золото мыть. Аппарат для мытья купил уже. Ребята знакомые неплохо поднялись на золоте, наверное, у них с ментами все схвачено. Если поймают — срок выпишут", — разговаривал он, как будто читал рэп. Мэра Екатеринбурга Евгения Ройзмана он уравнял с Путиным, назвав обоих непечатным выражением. За что конкретно Ройзмана — я так и не понял.
Пермский край — поножовщина и помойка
Вечером на локальных дорогах нелегко поймать транспорт. Еще хуже, когда в двух шагах есть приемлемое место, где лес укроет палатку, а водоем годится для купания, но вечер еще не перешел в ночь. В итоге ты все-таки проезжаешь еще сто-двести километров, тебя рубит спать, но ты оказываешься в неприглядной дыре. Я настойчиво повторяю эту ситуацию в путешествиях. В тот день я обменял придорожное озеро на бетоновоз до Горнозаводска, чтобы уйти на боковую в пермской помойке.
Уже сутки я уверен, что сменил Азию (Сибирь) на Европу. Но бетоновоз, со скоростью мигрируя вверх-вниз по холмистой трассе Пермского края, проходит стелу "Европа — Азия". Красный закат над хвойным лесом фантастически красив, а в регионе, как говорит водитель, косолапые выходят на дорогу. Номера на тягаче "Scania" кубанские — машину купили после Олимпиады в Сочи, а мужчину за рулем прилично помотало по России. На этом моменте я выхожу на окраине промышленного Горнозаводска, и автостоп переходит в игру — как не упасть с обочины, где нет фонарей. Город стоит на ушах — на днях гопник ударил таксиста двадцать раз ножом.
Его родственник по отцу живет в Киеве, а друг уехал воевать на Донбасс. Виктор, он моложе меня лет на пять, один из немногих водителей, который поднимает глубокие вопросы о последствиях линии фронта в Украине. Кем вернется его земляк в Чусовой? Я мог рассказать, что под Кировском видел передовую, где толком и окопов не роют, но всегда ухают прилеты и где хоронят регулярно. Из пехотинцев "Призрака" мало кто убивал. Уносят жизни артиллеристы, а в глазах у людей, воюющих четвертый год — тяжесть. В металлургическом же Чусовом мир и спокойствие; подходит юноша и выдает, как он ездил стопом в Белоруссию; течет Усьва, а бензовоз забирает меня до Перми: "Нам нельзя брать попутчиков и останавливаться, но вижу, что ты устал".
Два часа ночи. Я на пермской объездной: мосты, развилки, отбойники, — и скорость транспорта меня оглушает. Город миллионник. Прощай, малонаселенная земля на востоке! Я иду на запад — голосовать на протяжении 6 километров запрещено. Ноги натираются, а небо сереет. Попытки ловить машины у заправки не дают результата. Моя давняя мечта — искупаться в Каме — воплощена. Я перехожу мост и рыскаю по пляжу. Отыскать милое логово под палатку — проблема. Все усеяно бутылками и мангалами. Но Кама еще теплая, и я, развалившись на солнце, читаю бред в ленте Фейсбука. Пять минут, и Мария Дегтерева банит меня, перед этим поучая ссылками из ЖЖ о том, как хорошо живет Урал. Путин, стабильность, или будни городских сумасшедших.
Европа восточного вкуса
После Ямала в Перми жарко, а за кучами мусора у недостроенного цеха мужики удят рыбку в прудах. На столбе листовка против "Платона". Сегодня предпоследний день лета, и я готов ехать всю ночь, чтобы днем пополнить карту "Тройку" и скрыться в метро в Москве. Очередной бетоновоз, и я в Краснокамске. Фотосессия заката, вкусный и дешевый "Тархун" местного разлива, рядом кладбище и чем-то дико воняет. Но я в Европе, и автостоп портится; в сумерках я уезжаю в Ижевск. Удмуртию я прошел в 2016 году; но Григорий, водитель маршруток, к счастью, выбирает трассу сквозь Воткинск. Говорим об Ижевско-Воткинском восстании рабочих против большевиков, о чем книжка НТС валяется у меня дома; мельком вижу провинциальный уют Воткинска, и засыпаю.
Ижевская объездная: туманы и тухлый трафик; лавка на остановке, пенка и спальник — нездоровый сон, а я проклинаю немцев из "Vaude". Спальник, рекламируемый "АльпИндустрией", не греет. Зона непонятного режима предстает передо мной утром, есть и забор с вышками; а я часа три машу рукой автовладельцам. Два "локала", и я на Казанском шоссе; крайний водитель, Антон, делает состояние газонокосилкой: "Два часа работы — и 4 тысячи рублей в кармане". На трассе уже есть автостопщик — Александр из Чебоксар, что, оказалось, бродил по Алтаю, практически там же, где и я. Мою одуревшую от бессонницы физиономию фотографируют, и сквозь Менделеевск вдовец-нефтяник нас вдвоем подвозит почти до Елабуги. Районные дороги, надо сказать, в Татарии ровностью асфальта не отличаются.
Завтра татары празднуют Курбан-байрам, и в первый день осени я полдня трачу на казанскую объездную. Только что в Казань свернул электрик Марат: "Кто не работает руками — непригодные люди, как менты!". Александр счастливо катит на КАМАЗе домой; Роман, отсидевший за тяжкие телесные 7 лет, едет в нелюбимый Ульяновск; а в десять вечера на выезде из города я заворачиваюсь в спальник под деревом — голова трещит. Сон благодатный, но я уже дичаю — как бродяга. "В молодости я думал — вот чего это татары в Казань налезли? Потом на татарке женился. Это правильно, что их язык в школах все учат", — русский предприниматель оставляет меня у Чебоксар. Чувашия. Солнце жжет немилосердно, а недалеко шоссе ушло в "молоко" из-за туманов на Свияге.
"Залезай!" — тормозит байкер Игорь. В салоне наконец-то не шансон, а рок; упоминаем всуе "Хирурга", но рыжебородому человеку недалеко ехать — до Юнгапоси. Я настраиваюсь попасть в Москву до закрытия метро и оказываюсь в "Газели". Женя из Дзержинска — крупный парень. Он, как деревенский, тяготится жизнью в городе; а в кафе я объедаюсь дешевыми беляшами. В Нижнем Новгороде пробка, и мы полтора часа обсуждаем гастрономию и Родину: "В Костромской области есть деревня, куда первые 10 километров лесовозная дорога идет, а затем уже асфальт". Там же, в пробке на мосту, стоит фура с номерами "ДНР"… В Раменском я оказался спустя 10 минут, как ушла последняя электричка. Владелец "Газели-Next" Александр отслужил по призыву на Новой Земле, а затем ушел из 6-го отдела КГБ. Его воспоминания очаровывают.
Два ночи — Москва. Я чужак в этом городе. Как и старый пьяница, переехавший из Сургута, что прозевал последний автобус и стреляет сигарету. "Давление высокое, морозы, здоровье подорвал, была зона…; а ты понимаешь, что на нашей нефти Россия держится?!" Тоска в глазах, и столица становится еще более инородной. "Иди, работай!" — прогоняю я с лавочки, где дремлю, москвича, что спрашивает, где купить водку, а потом тянет руку к моему печенью. Я в пределах МКАДА — позади 13 000 километров.
Комментариев нет:
Отправить комментарий