...группы верующих из разных стран объединялись для совместной молитвы в Zoom, приходские аккаунты в инстаграме вели прямые эфиры и собирали имена для поминовения. Новые практики, не регулируемые никакими правилами и канонами, появлялись свободно и спонтанно, предлагались сверху и возникали снизу – литургическое творчество в цифровой среде.

Патриарх Кирилл служил пасхальную литургию в пустом храме Христа Спасителя. Однако он не взял на себя личную ответственность за закрытие храмов. И первое циркулярное письмо, подписанное митрополитом Дионисием – патриархийным функционером, который для прихожан совершенно незнаком и не обладает духовным авторитетом, – и опубликованное 20 апреля обезличенное решение о продлении «режима ограничения посещения храмов» вышли со ссылкой на главного санитарного врача Москвы Елену Андрееву. То же самое происходило и продолжает происходить во многих других епархиях: выходят указы региональных медицинских чиновников или Роспотребнадзора, которые архиереи исполняют. Или не исполняют.

Широко закрытые двери

Формально тут не к чему придраться: власти решают, патриархия на словах поддерживает, просит прихожан оставаться дома или, как трагикомично сформулировал сам патриарх, нести «подвиг неотлучного пребывания в своих жилищах». Но на деле это отказ от субъектности – слабая церковная власть, которая прикрывается от собственных прихожан приказами сильной гражданской власти: не мы приняли трудное, но необходимое решение ради сбережения людей, не я, патриарх Московский и всея Руси Кирилл, лично отвечаю за это решение – нам велели, и мы подчиняемся.

Храмы в Москве и в России не закрыты (кроме тех, где уже выявлен коронавирус). Богослужения продолжаются, формально разрешено присутствие на них только клириков в любом количестве на усмотрение настоятеля, сотрудников (например, хора) и волонтеров (что бы это ни значило – вероятно, чтобы вести трансляцию). Но кто же будет выгонять людей? Полиции в большинстве регионов не хочется связываться или дано распоряжение не обострять. «Я бы остался дома, у меня пятеро детей и гипертония, но храм открыт, я не могу не служить, иначе останусь без зарплаты, которую и так урезали. А люди идут и идут. Тайком. Средства защиты мы покупаем себе сами, на свои деньги», – делится на условиях анонимности священник одного из московских храмов.

Прихожане и простые священники поставлены в ситуацию, которая в психологии называется «двойным посланием»: от значимой фигуры (в данном случае ее персонифицирует патриарх, местный архиерей) одновременно поступают противоречащие друг другу сигналы на разных коммуникационных уровнях – оставайтесь дома (на уровне слов), но богослужения совершаются (на уровне действий). Ответственность переложили на самих людей, которых годами приучали, что послушание – главная добродетель, а пропускать литургию – грех. Эти два императива вдруг оказались невыполнимыми одновременно. В результате прихожане впадают во фрустрацию.

От центрального к поместному

Но во многих епархиях архиереи все-таки взяли ответственность на себя. Можно сказать, что в РПЦ из-за коронавируса произошла если не федерализация, то децентрализация, возможно – ситуативная и временная. Епископы вдруг вспомнили, что по канонам каждый из них – глава местной церкви, а патриарх лишь «первый среди равных». Выяснилось, что в экстренной ситуации на Москву можно не оглядываться, все равно не поможет. Обычно публичные выступления архиереев и их пасхальные послания – это официозные торжественные речи, выполняющие ритуальную функцию и не несущие смысловой нагрузки. В этом году вместо «князей церкви» с народом заговорили люди на нормальном человеческом русском языке.

Митрополит Ростовский Меркурий сказал фразу, с которой, вероятно войдет в историю: «Лучше осудите меня за мою просьбу воздержаться от привычного нам уклада церковной жизни, чем вы потом будете проклинать меня за гробы своих близких, которые понесут по нашим улицам как плод непослушания священноначалию и властям предержащим». Митрополит Псковский Тихон (Шевкунов) в течение Великого поста не раз обращался к паломникам, чтобы они не приезжали в Псково-Печерский монастырь, и говорил в проповедях, что надо соблюдать правила дезинфекции и оставаться дома, а в кратком пасхальном слове поддержал прихожан, оставшихся без пасхальной литургии.

В Екатеринбурге, где всегда были сильны консервативные настроения, храмы во время Великого поста были полны. На Вербное воскресенье этим возмутился губернатор Евгений Куйвашев, а пресс-служба епархии вступила с ним в публичную полемику, утверждая, что, «имея открытыми магазины, детские сады, парикмахерские, странно говорить о закрытии храмов».

Митрополит Екатеринбургский Кирилл (Наконечный), как и патриархия, ссылался на санитарные власти и протокольно призывал не пренебрегать рекомендациями, но храмы на Пасху оставались открытыми и заполненными. В пасхальном слове екатеринбургский архиерей, с одной стороны, призвал «к противодействию губительному поветрию всеми мерами, которые известны и аскетике, и эпидемиологии», а также «держать дистанцию от провокаторов и паникеров, защищаться от информационного вируса», но с другой – намекнул, что «враг Воскресшего Христа, к сожалению, реален и значительно опасней, чем любой вирус. Он хочет похитить нас у друг друга, а у нас похитить наши храмы, а из храмов изгнать Евхаристию». Все остались удовлетворены: власти – компромиссом, стремящиеся в храм верующие – поддержкой архиерея.

Там же на Урале другой епископ – Мефодий Каменский и Камышловский (Кондратьев) прямо сетовал, что прихожан на службах стало меньше. Саратовский митрополит Лонгин (Корчагин) устроил прямое противостояние со светскими властями. Накануне Пасхи он написал в фейсбуке: «Несмотря на все попытки договориться с властью о приемлемом формате посещения верующими храмов на Пасху, в Саратовской области этого сделать не удалось. […] Я не имею права никого призывать к гражданскому неповиновению, но повторюсь, что храмы мы закрывать не будем. Для всех нас, православных христиан, происходящее должно стать уроком, показав истинное отношение власти к Церкви и своему народу». В итоге на Пасху возле саратовских храмов дежурила полиция, грозила административной ответственностью, проводила беседы. Как настоящий ковидодиссидент среди епископов РПЦ повел себя архиепископ Сыктывкарский и Коми-Зырянский Питирим (Волочков).

Разномыслие архиереев отражает скорее настроения их паствы, чем руководства РПЦ.

Недавняя память

Эпидемии в истории случались многократно, и у церкви есть разный опыт проживания и самих «моровых поветрий», и их последствий. Историки, например, сходятся в том, что чума XIV века в Европе сильно повлияла на тот кризис католицизма, который впоследствии привел к Реформации.

В странах православной традиции тоже были и чума, и холера, и тиф, и испанка. На сайте «Патриархия.ру» две недели назад был даже опубликован обзор «Русская церковь в период эпидемий», из которого следует, что массовые скопления людей в церквях становились источником распространения заразы еще в допетровские времена. Бывали в истории и закрытия храмов, и наказания священников за продолжение богослужений, и инструкции по совершению таинств с санитарными осторожностями. Но в оперативной памяти современных православных все это отсутствует, исторические справки даже на уровне Википедии читают немногие.

В ситуации с коронавирусом в коллективном бессознательном всплыл другой архетип – мученичество. Сопротивление безбожным властям, которые требуют отречения от Христа, – один из базовых сюжетов, на которых строится и проповедь, и церковная педагогика, и социальное учение церкви. В каждый исторический период симфонии обе стороны – и власть, и церковь – на самом деле подразумевают, что она в любой момент может закончиться более или менее кровавым противостоянием. И возникают неловкие моменты: приходится объяснять, что почитаемых святых убила «плохая» власть, а нынешняя, наоборот, «хорошая». Звучит это, как показывает практика, не очень убедительно ни для верующих, ни для чиновников.

На нынешнем этапе церковно-государственной симфонии «плохой властью» была ранняя советская. Таких массовых канонизаций, как в начале XXI века, русская церковь никогда не знала: только на Архиерейском соборе 2000 года были прославлены как новомученики сразу 813 человек, убитые во время революции и большого террора, во главе с царской семьей. В последующие годы синодальная комиссия по канонизации постоянно изучала новые исторические материалы и добавляла имена в этот мартиролог. Культ вполне оформился идеологически: нынешняя торжествующая РПЦ своим процветанием обязана их подвигу. Дискурс жертвы включался каждый раз, когда церкви нужны были налоговые льготы, законодательные преференции.

При этом новые мученики гораздо более осязаемы для ныне живущих поколений, чем святые, погибшие во время гонений Диоклетиана или Нерона, и даже чем убитый Иваном Грозным митрополит Филипп (Колычев), а главный символ гонений – закрытие и последующее запустение или разрушение храмов. Церковное возрождение – их открытие, строительство и благоукрашение.

И вдруг этот сюжет актуализируется: власть в лице губернатора, санитарного врача, полиции закрывает храмы, и, как в советские годы, дружинники не пускают на пасхальные богослужения. А епископы, подчинившиеся предписаниям, попадают в архетипический образ отступника. Реакция возникает на уровне рефлексов – перед лицом врага надо исповедовать свою веру даже до смерти.

Есть разночтения в том, кого назначить врагом. Если это государственная власть, то мученичество – не подчиняться ее решениям, сопротивляться закрытию храмов, прорываться на литургию любой ценой. Этой ценой может быть административный штраф, может – подлог с получением пропусков церковных волонтеров для вип-прихожан, как это сделали на Пасху в храме Софии Премудрости Божией в Старых Садовниках в Москве, о чем сообщила «Baza», может – болезнь, а может – ненависть и стигматизация со стороны добросовестно соблюдающих карантин сограждан. Хотя профессор университета Лойола Мэримаунт в Лос-Анджелесе архимандрит Кирилл (Говорун) считает, что мученичество за чужой счет – «это не мученичество, это можно назвать терроризмом. Мученики от террористов отличаются тем, что мученики подвергают опасности свою жизнь, а террористы – жизнь других людей».

Но протоиерей Андрей Кордочкин, настоятель православного храма в Мадриде, один из подписавших «Письмо священников в защиту заключенных по московскому делу», автор книги «Кесарю кесарево: должен ли христианин быть патриотом?», критикует европейские власти за то, что они приравняли священников к массовикам-затейникам, а церковные службы – к досугу, без которого можно легко обойтись. И в этом совпадает с левым философом Джорджо Агамбеном, автором концепции «голой жизни», который в одной из своих колонок во время пандемии раскритиковал папу Франциска за то, что при нем церковь «отказалась от своих важнейших принципов», оставив больных умирать в одиночестве.

Второй вариант – назначить врагом сам вирус. Владимир Путин сравнил коронавирус с половцами и печенегами, Сергей Собянин говорит о «победах» в борьбе с эпидемией. Врачи тоже используют военную риторику в интервью и постах в соцсетях – «передовая», «фронт». Митрополит Тихон (Шевкунов) первым использовал ее в церкви, назвав эпидемию третьей мировой войной. При такой трактовке исповедание веры – пожертвовать своим личным желанием пойти в храм ради победы над общим врагом, не дать распространиться вирусу, одолеть вражескую армию солидарностью.

Грядущие реформы

Русская православная церковь переживает трагедию. Умирают от вируса священники, монахи, миряне и даже епископы. Выяснилось, что разделение внутри церкви не только идеологическое, а гораздо более глубокое. Неожиданно одними из самых лояльных церковному и государственному руководству оказались те, кого патриарх называл «предателями в рясах» и обличал за либерализм. А патриотическая и консервативная среда, напротив, породила сопротивление с претензией даже на новое мученичество. Есть множество промежуточных вариантов.

Больше чем за месяц так и не сформулирован внятный богословский ответ на вопрос, почему и в храме можно заразиться, а причастие не уберегает от вирусов (как бы странно он ни звучал, но значительную часть паствы он волнует, и это серьезный вопрос).

Управление внезапно децентрализовано: епископат демонстративно выражает несогласие с позицией патриарха и сам разбирается со своей паствой на местах. Причем это делают как ковидодиссиденты вроде Лонгина Саратовского, так и те, кто, наоборот, берет на себя ответственность за ограничения, как митрополит Тихон или наместник Валаамского монастыря епископ Панкратий (Жердев) (можно сравнить ситуацию в Печерском монастыре и на Валааме, где епископы позаботились о братии и прихожанах, ограничили доступ извне и заболевших нет, с катастрофой в Троице-Сергиевой лавре, священноархимандрит которой – сам патриарх).

Серьезный экономический кризис церкви тоже неотвратим: доходы резко упали, потому что число прихожан радикально сократилось, а тех, кто готов, не приходя в храм, жертвовать онлайн, – единицы. К тому же падают доходы населения в целом, а значит – и благотворительные платежи. При этом в некоторых епархиях архиереи оказывают священникам поддержку, как тот же Тихон Псковский или Меркурий Ростовский, а в других налагают прещение на тех, кто осмеливается поднять вопрос о снижении отчислений в епархию, как митрополит Савва Тверской (Михеев). В любом случае хуже всего придется простому духовенству, которое в некоторых регионах на грани нищеты.

Государственная власть разного уровня убедилась, что РПЦ не только не имеет стратегии на случай форс-мажора, не в состоянии разобраться с собственной паствой без привлечения авторитета светских властей и полиции, но еще при этом может ударить в спину губернаторов, от которых годами получала финансовую поддержку и преференции. То, что монастыри и приходы стали очагами распространения инфекции, а церковь не хочет этого признавать, может надолго испортить отношение к православию значительной части общества. Пострадают от этого больше всего опять же обычные священники, многие из которых полностью поддерживали режим самоизоляции, но стигматизировать их будут как социальную группу.

Параллельно развиваются практики, связанные с церковной жизнью вне храмов и онлайн, которые позволяют жить церковной жизнью, оставаясь для священноначалия в «серой зоне». Часть из них со временем, вероятно, будет систематизирована и официально зафиксирована, а это уже похоже на реформу. Санитарные нормы, которые были введены в самом начале эпидемии, останутся во многих храмах и после нее, а это ставит под сомнение саму идею о неизменяемости обряда. В такой же «серой зоне» остаются и общины, сформированные вокруг харизматических лидеров, например схиигумен Сергий (Романов), духовник (бывший?) Натальи Поклонской, который провозгласил анафему тем, кто закрывает храмы, назвал власть «сатанинской» и призвал всех выходить на улицу. С ними придется разбираться, а этого патриарх не хотел долгие годы, предпочитая не замечать сеть «истинно православных».

Одним словом, если можно предположить, что после эпидемии мир не будет прежним, очевидно, что после нее не будет прежней и церковь.